Исфахан — Язд
Восторг, охватывающий в пустыне, совершенно неописуем, несравним. Пустое нежилое пространство, щедро залитое солнцем; разрывающее, растягивающее сознание небо; затонувшие в пустыне горы; пейзаж настолько активизирует внутренние силы, что ты начинаешь физически задыхаться. Все это — для тебя, только для тебя. Других пользователей — других жизней — вокруг просто нет, даже флоры. Представьте, что вам подарили пустой театр (или пустой порт). Ни актеров (матросов), ни зрителей в нем нет и не будет (разве что невидимый капитан-режиссер). Но есть пустая сцена, набережная с кораблями — и свет софитов. И ты можешь разыграть на этой сцене-палубе любое представление. Отплыть в любое плавание.
Дорога прямая, покрытие отличное, машин нет. Один пункт ДПС — «Ваш паспорт» — «Счастливой дороги» — и ты на свободе. Водитель обещает доставить за два часа, хотя, судя по карте, до Язда триста километров. Но любые карты (и время как протяженность) эти люди внутренне отторгают. После волшебного перемещения Пророка из Мекки в Иерусалим за одну ночь каждый подсознательно верит, что пространство и время — резиновые. Что можно — если на то будет воля Всевышнего — переметнуться из пункта А в пункт Б скорее, чем прольется молоко из упавшего кувшина (в чем они правы, если рассматривать время и пространство с научно-философской точки зрения).
У каждой поездки есть внутренний мотив, импульс — помимо общего желания сменить одну реальность на другую (однажды я поехал в Лаос только потому, что со двора их посольства в окно долетали по ночам звуки песен). Так вот, в Иран — и Язд в частности — я отправился из-за книги, которую начал уже год как. Она должна завершить первые две вещицы — «Книгу Синана» и «Цунами», — чтобы составить трилогию. Закрыть тему. Первые главы — сытая снобская жизнь в Москве. Потом — бац! — провал, и ты просыпаешься в глиняном городе с голубыми мечетями.
Прообразом этого «мешка» послужил Фес. Когда-то город произвел на меня довольно сильное впечатление — тем, что городская среда воспроизводила здесь подсознание, структуру человеческого бытия. Город Язд таков же. Один из не многих в мире — все в ЮНЕСКО — средневековых городов, дошедших до нас в относительной сохранности. То есть в виде невообразимого и вместе с тем логичного по внутреннему смыслу скопления глинобитных домов, щелей-улиц — и грандиозных мечетей между ними.
Фес случился со мной пару лет назад. Его образ уже обобщился, померк. С помощью Язда мне хотелось оживить картину. Тем более что город, в котором оказывается герой, не точный слепок. Скорее, задача образа — воплотить идею азиатского города вообще. Которая позволяла бы совместить в одном образе несколько городов — ну и вымысел, конечно. Кстати, азиатские города, будучи слепком твоего подсознания, идеально для него подходят.
Я имею в виду вымысел, конечно.
Канаты Язда
Принцип изучения Язда предельно прост: погружайся. Выйди из гостиницы, сверни в первую щель — и пропади там. Лабиринт улиц все равно пережует тебя глиняными деснами — и выплюнет обратно.
Правда, на другом конце города.
Старая часть Язда не слишком велика, в пределах Бульварного. Потеряться в ней невозможно, над приземистыми домишками всегда маячит купол квартальной мечети. Можно ориентироваться по солнцу, с какой оно стороны. И держаться одного направления, пока не выйдешь на главный проспект (он везде один, имени Ленина — Хомейни то есть). В этом, кстати, одно из отличий Язда от Феса. Тот вдвое больше, лежит в гигантской горной котловине. И дома имеет настолько высокие, что ни солнца, ни куполов не видно, ориентироваться не на что.
Провалился за подкладку — так провалился, пиши пропало.
Мне нравилось бродить по Язду без карты, бесцельно — как я обычно в таких городах и делаю. В одной из улиц мне попался мужик, он тащил стопку лепешек, прижимая их подбородком. Я к тому времени проголодался, и по моим глазам он это понял. Просто протянул лепешку — и пошел дальше.
«Иран, дела семейные».
Я притулился на заброшенном дворе и блаженно сжевал хлеб, щурясь на солнце. Вспомнил, что неплохо бы выяснить, каковы они на самом деле, знаменитые канаты — этот образ мучил меня с детства, после фильма «Тегеран-43». Как выглядит система подземного водоснабжения, распределяющая грунтовые воды по городу.
Канаты «придумали» в Средние века и сегодня почти не использовали. Хотя проложили настолько хитроумно, что ученые до сих пор собираются на конгрессы по их изучению. Кажется, это единственная канализация в мире, которую изучают.
И вот в заброшенном дворе (хотя в Язде трудно утверждать наверняка, заброшен тот или иной двор или нет), я наткнулся на дыру в земле. Обычную дыру, провал — накрытый от лишних людей решеткой, под которой накопилась большая гора мусора, как это часто с зарешеченными дырами бывает. Какой-то рвани, и гнили, и пластиковых бутылок с канистрами.
Но ступеньки под мусором все равно просматривались.
Вторым сюрпризом было то, что замок на люке решетки болтался на честном слове. Пролезая внутрь, я не сомневался, что проход замурован. Оказалось, в темноту круто уходит длинная каменная лестница.
Спуск был сухим, прохладным и занял минут пять. Их было семьдесят, высоких кирпичных ступеней — значит лестница уходила под землю на четыре-пять этажей как минимум (в детстве я думал, что канаты «начинаются» в подвалах, ха-ха — как это показывают все в том же фильме).
Внизу я очутился в комнатке три на четыре метра, сухой и темной. Под рукой осыпалась глина, ладони покалывала солома. Мобильник снова погас, но стены все равно освещал невнятный серый отсвет. Вход на лестницу остался далеко наверху, а других источников вроде бы не было. Я снова поднял голову, повернулся вокруг себя — и заметил в непроглядной тьме крошечный голубой глазок размером с пуговицу.
В одну из стен колодца — а это, судя по отверстию над головой, был именно колодец — уводил узкий проход. Поместиться в нем оказалось возможным, но только сидя в позе эмбриона. Ребрами жесткости каналу служили широкие кольца из обожженной глины, вмазанные в землю — тот же принцип, что потом использовали в московском метро. Я прополз боком метров двадцать-тридцать. Дальше ход разветвлялся на три коридора, превращая канал в лабиринт. Лезть стало страшно, я вернулся.
Чак-Чак
Арабы захватили и исламизировали Персию к середине VII века. Одна из последних принцесс династии Сасанидов — огнепоклонница — по легенде, бежала в пустыню, в скалы. «Чак-Чак» с персидского означает «кап-кап», то есть беженка искала воду. А затем уже тихое место для алтаря. С тех пор крошечный уступ в скале — в 70 километрах от Язда — считается одним из главных капищ зороастризма. Точкой, где тлеет искра религии, из которой так и не возгорелось пламя.
Дорога в Чак-Чак — это снова пустыня, но совершенно другая — скалистая и чрезвычайно вычурная, затейливая по рисунку. Здесь хорошо снимать фильмы про инопланетную жизнь, вернее, безжизненность. Потому что верхушки треугольных гор торчат из пустыни, как детские игрушки, забытые на пляже. Занесенные космическим песком за ночь (за тысячу световых лет).
Машина медленно вползает в складку огромной скалы. Домики — кучкой, точкой — на «фасаде» скалы не заметишь, настолько они ничтожны. Это и есть Чак-Чак. Сотня ступеней наверх, зигзагом — вход в пещеру только в белой шапке, без ботинок — и вся история с принцессами и арабами моментально меркнет. Потому что ледяная чистая вода до сих пор «чак-чак» посреди мертвой пустыни.
Перепад температур, конденсация влаги внутри скального массива, неожиданный выход на высоте небоскреба — и т. д. и т. п. Понятно, объяснимо. Но мой-то взгляд приземлен, буквален. Примитивен. Я вижу сотни километров безжизненного пейзажа, способного свести с ума одним только рисунком, цветом. Песок и глину, и глинистый какой-то камень под акриловым небом. Скалы, солончаки — «Забриски Пойнт». И воду, которая над всем этим марсианским пейзажем капает тысячу лет.
Современные домики, выстроенные на склонах, пусты — грандиозный праздник огня случается раз в году. В сущности, это не дома, а клети, кельи. Ячейки одного хозблока. Отыскать следы культа — кроме черных копченых подпалин на стенах — невозможно. Зороастризм — самая сдержанная, аскетичная, «немотствующая» и «нестяжающая» религия мира. Она не требует ни мечетей, ни соборов, ни пагод. Стеклянная тишина голых скал — умопомрачительный вид на закат — огонь и вода — вот и все, что надо.