— Усадьбы Жарковой, музей «Симбирское купечество»
— Усадьба Языковых, музей «Симбирская метеорологическая станция»
— Усадьба Мачевариановой, музей «Градостроительство и архитектура»
— Особняк фон Брадке, музей «Симбирский модерн»
— Здание Пожарного обоза, музей «Пожарная охрана Симбирска-Ульяновска»
Камбоджа
Живой дневник
Вид из бельэтажа
Перед отъездом я купил три книги, которые не купил бы никогда — триллер Джона Бердетта «Бангкок-8», сборник старых повестей Юза Алешковского и брошюра «Лев Толстой в поисках истины. Из дневника писателя». Первую — чтобы в городе были знакомые, пусть даже вымышленные, вторую — чтобы иметь под рукой живой источник нецензурной речи, третью — для моральных ориентиров в мире юго-восточной зыбкости.
Последний раз я был в Бангкоке осенью, по дороге в Лаос. Поселился рядом с Каосан-роуд, в коматозном отеле — где-то здесь жили герои моего романа «Цунами». Бродил по душным переулкам, искал их след. Вспоминал, «как это было». Те, вымышленные ощущения и события. Постоянно одергивая себя: «Это не со мной». «Это с ними».
В этот раз, наоборот, я въехал в большой сетевой отель. В отелях такой категории персонал 24 часа занят обустройством вашего комфорта — до вас им нет никакого дела. И возникает тот же эффект анонимной заброшенности, что и в дешевых гостиницах.
От пирса плавал челнок, каждые четверть часа. Пересекаешь реку, садишься на sky-train, и через пять минут ты в центре. В одном из центров города.
Раньше я видел Бангкок с земли, с воды. С крыши небоскреба. Надземка давала четвертый ракурс — вид из бельэтажа. Ее идея проста — обмануть трафик, поднявшись над ним. Поезд плывет вровень с крышами бетонных курятников, мимо офисных витрин. За которыми работают клерки, и это видно.
Между небоскребов то и дело разверзаются ущелья улиц. Они забиты машинами, похожими на детские модели (розовые, зеленые, желтые). Снова окна, чешуйчатые крыши храмов. Чердаки и антенны.
Из кондиционера бьет ледяной воздух. Над окнами вагона, под потолком, телевизоры и гоняют рекламу. Так что в рамке взгляда всегда две реальности — искусственная и настоящая, за окнами. Побеждает искусственная, конечно.
Собственно, их было два, сетевых отеля на город. И оператор просто перепутал. Так я поселился на отшибе. Мне хотелось узнать, можно ли перебраться в отель той же сети, только здесь, в центре. Само собой, мест в гостинице не оказалось, и я стал бесцельно бродить по району. Оказалось, что башню отеля воткнули рядом со знаменитым кварталом Nana-plaza. Это небольшой пятачок размером с баскетбольную площадку, обнесенный трехъярусными галереями и забитый барами, где можно недорого купить девушку.
«Наступало то время ночи, когда застенчивые мужчины, весь вечер отвечавшие „нет“ внезапно ощущают желание, подогретое спиртным и неусыпным вниманием обнаженных женщин. Их начинает пугать перспектива возвратиться в отель одному — это кажется более безнравственным и преступным против самой жизни, чем связь с проституткой».
«Дорога в свободный мир»
— Нравится? — таксист кивает на гигантское здание аэропорта, собранное из стальных штанг. Между штангами натянута парусина, как в шапито. Для здешнего климата идеальное решение, дешево и эффектно.
— Это построил мэр Бангкока. — Таксист театрально вздыхает. — Недавно его посадили, воровал, очень.
Я вспоминаю, что Бангкок — один из самых коррумпированных городов мира. Отвечаю:
— Наш тоже.
— Посадили? — он оживляется.
— В смысле, тоже ворует.
Мы едем дальше.
То, что Пномпень большой город, ясно уже в аэропорту — накопитель забит под завязку. Лететь час, но «Тайские авиалинии» держат марку, успевают подать ужин. Роняя подносы, собирают посуду на посадке.
— Русский? — спрашивает сосед.
— Откуда знаешь?
— Шрифт, — кивает на книгу.
Камбоджиец из провинции, вторые сутки летит из Европы. Первый раз в тех краях. «Хотя вообще-то я много путешествую…» Я понимаю, что Европа для него такой же бессмысленный звук, как для меня Малайзия или Суматра. Филиппины.
По сравнению с лаосским во Вьентьяне аэропорт Пномпеня вдвое больше, современнее. Визу дают на прилете, но чтобы не стоять в очереди, можно оформить е-visa по интернету, дома. Заполняешь на сайте их МИДа анкету, прикрепляешь фото, счет карты — и получаешь файл в течение трех суток.
«Килинфил?» — предлагает шофер.
На дворе ночь, я смотрю из такси на улицу. Тротуар завален мусором, нищие и калеки спят вповалку. «Килинфил» — это killing fields, места массовых казней и могильники недалеко от Пномпеня. Видимо, первая позиция среди достопримечательностей.
— Нет, не хочу.
В узком, как пенал, лобби пахнет благовониями, полумрак. Я прохожу между скульптурами Будды. Пусто, никого. Неожиданно меня окликают, над столом голова, из-под кепки торчат уши. Консьерж серьезен, несмотря на юный возраст.
— В девять утра будет шум, много шума. — Он берет чемодан, лицо становится скорбным. — Ремонт в соседнем здании, мы ничего не можем поделать.
Мой номер на самом верху, в мансарде. За окном в темноте угадывается стройка, за стройкой чернеет Меконг, по которому плавают иллюминированные кораблики. Конфигурация жилья хитрая, между комнатой и туалетом уместился внутренний дворик, private garden. Два кресла, сверху крыша из циновки.
— Интернет? — спрашиваю.
— Пять долларов в сутки. — Консьерж, как фокусник, достает из кармана провод. Подключаемся, не работает. Он смотрит так, словно это я сломал связь. Качает кепкой, молчит. Наконец, вздохнув, достает новый кабель. Все в порядке, страница загружается.
Ночь душная и влажная, пот ручьями. Сна нет. Из кондиционера хлещет влажный теплый воздух. Я перебираюсь с компьютером в «садик». Тут вентилятор и прохладно — хотя все больше мошек, невидимого гнуса. Левая стена в «садике» завешена бамбуком. Машинально отодвигаю пару плашек. Там еще одна стена, прозрачная — из пластика. И точно такой же «садик». Когда глаза привыкают к полумраку, я вижу низкий топчан в углу. На нем лежит голый мужик, белый. Рядом с ним девушка, крошечная, как десятилетний ребенок. Она встает, быстро одевается. Тот вяло протягивает руку. Я тихо смыкаю бамбуковые плашки.
«Дорога из тюрьмы в свободный мир очень длинная и очень прямая и кончается в общественном саду, где цветут гибискусы и орхидеи. Как медитирующему человеку не заметить в этом некую замену оси сознания?» Джон Бердетт.
Буддизм в чистом виде
Утром выясняется, что мой номер угловой, смотрит на площадь, собирая городской шум со всех улиц. Машины и моторикши бегут через площадь, как тараканы. Треск моторов сливается в одно равномерное клокотание. Гудки учащаются к вечеру, когда город погружается в пепельные сумерки, не испорченные электричеством, поскольку его — уличного освещения — в городе мало, и надо прокладывать дорогу звуком.
Среди машин медленно катится повозка, запряженная двумя быками.
Глядя в окно, я понимаю, что целый день можно провести, наблюдая только за тем, как хаотично, бессмысленно — и филигранно, небеспричинно — движение транспорта.
Буддизм в чистом виде.
Город большой, мало общего с Вьентьяном в Лаосе, где я был осенью — по-сельски сонным и безмятежным. Днем улицы забиты базарными тентами, в этой части города кругом уличный базар. Под ногами вертятся мелкие детки, я хожу как цапля. Грязь, такой немыслимой грязи я не видел даже в Индии.
В Лаосе люди застенчивы, умиротворенны. Черты их лиц спокойны и разглажены. Прозрачны. Камбоджийцы, наоборот, тихи и напряжены — как скомканная бумага. Мне кажется, они скрывают внутри, как все запуганные затравленные люди, немотивированную печаль, ярость. Детскую какую-то обидчивость, недоверие.