– Ага, – говорит она, растягивая слово, как ириску. – Кто-то точно был. Только я… я не помню кто.
У меня не возникает ощущения, что она врет. Мало того, у нее розовеют щеки, как если бы от мыслей у нее разболелась голова.
– Не надо себя мучить, – говорю я, и Энджи, похоже, успокаивается.
– Даже не знаю, почему не могу вспомнить, – говорит она.
– Но хоть что-то ты помнишь? Мужчина это был? Или женщина? Какого роста?
– Помню. То есть, наверное, помню. Кажется, это был мужчина. Или все-таки женщина? – Она пожимает плечами. – Извините.
Интересно, у Фрэнка такие же проблемы? Может быть.
– Ты знаешь, кто еще работал здесь в то время?
Я беседую еще с тремя людьми. С двумя женщинами и мужчиной, работающим во дворе. Впрочем, назвать эти беседы продуктивными язык не повернется. Если они что и вспоминают, то противоречат сами себе и друг другу. И каждый раз, когда они пытаются вспомнить, выглядят одинаково – им явно больно.
Я прощаюсь с Питером у главных ворот. Здесь кто-то был, но никто не помнит кто. Мужик, который здесь жил, не владел домом, но и не снимал его.
Вопросов больше, чем ответов. Кто-то нехило надорвался, чтобы все это устроить.
Глава 14
Как правило, оказавшись в тупике, я обсуждаю все с Хулио, и мы с ним придумываем, что делать дальше. Теперь, правда, это не вариант.
Я знал, что когда-нибудь одного из нас прикончат. Только всегда думал, что первым буду я. И каким-то более традиционным способом.
Выбрасываю эту мысль из головы. Сопливой ностальгией мои проблемы не решить.
Что мне нужно – так это мнение со стороны. Но единственный человек, который приходит на ум, не желает со мной разговаривать.
Да пошло оно все к черту. Выбора все равно негусто. Я набираю Карла, надеясь, что он не вырубил телефон. Обычно он отключает звонок, когда едет в редакцию.
Мне придется за многое извиниться и, будь оно неладно, рассказать ему, что происходит. Даже не знаю, как он отреагирует. А вдруг я ему все выложу, а он свихнется?
Через четыре гудка включается голосовая почта. Я уже собираюсь оставить сообщение, но кладу трубку. Что, черт возьми, мне ему сказать? Правду или нагородить брехни с три короба и надеяться, что он ничего не заметит?
Если рассказать ему правду, он наверняка решит, что я спятил или морочу ему голову. И если правду, то сколько? Само собой, он в курсе, что я наемник. Знает, в каких кругах я вращаюсь. В конце концов, я ему уже сто лет скармливаю объедки с нашего стола.
Он сказал, что знает, чем я на самом деле занимаюсь. Правда ли это? Или всего лишь грамотная догадка? Так или иначе, это одна из тех вещей, о которых мне меньше всего хочется ему рассказывать.
Однако я знаю Карла почти всю свою жизнь. Он мой друг. И скорее всего единственный, кто у меня остался. Господи, впервые в жизни я рад, что вся моя семья на том свете. Представить не могу, как с такой историей подступиться к маме.
Видимо, придется выложить всю правду. Мне нужно не просто мнение со стороны. Мне нужен кто-то, на кого можно положиться. А это вопрос доверия.
Снова звоню Карлу, жду того же механического голоса, который попросит оставить сообщение, но вместо него слышу крик.
– Карл? – ору я, пытаясь перекричать шум в трубке.
– Помоги, – говорит он таким голосом, будто у него в глотке кусок наждачки. – Джо, пожалуйста, умоляю тебя, мне нужна помощь.
– Что случилось? Где ты?
Его голос превращается в еле слышный шепот:
– Я облажался. Старик, мне так жаль. Господи, как мне жаль! Надо было послушать. Надо было тебя послушать. Я облажался. Облажалсяоблажалсяоблажался.
– Карл, мне надо, чтобы ты успокоился и сказал мне, что ты сделал. Что стряслось?
– Ты мне говорил. Говорил не лезть. Не соваться.
Вот гадство. Он сделал то, что сделал бы любой репортер. Начал копать. Могу только представить, что он нашел, когда яма стала достаточно глубокой.
– Карл, слушай меня внимательно. Мне нужно это знать. Ты еще дышишь?
Мои слова заставляют его перестать бормотать одно и то же.
– Чего? – спрашивает он.
– Ты еще жив?
– Что за бред? Конечно, я еще жив. Мне нужна помощь, черт возьми. Мне нужно… черт, я не знаю, что… что мне нужно… – Карл замолкает. – А кто это?
– Это Джо, – отвечаю я, и облегчение, которое накатило от того, что он не такой, как я, тут же тонет в волне новой тревоги. – Ты сказал, что ты в беде.
– Джо? Я облажался, старик, – говорит он. – Надо было послушать.
– Да-да, это мы уже выяснили. – Такой разговор ни к чему не приведет. По телефону я ничего толком не выясню. – Где ты?
– Э-ээ… кажется, в номере отеля. Да. – Я слышу какой-то шум, будто Карл споткнулся, а потом открыл какой-то ящик. – Я в «Марриотте». Кажется, это тот, который возле аэропорта. – Карл выдает мне адрес, будто на автомате, и номер комнаты на пятом этаже. – Почему я здесь, Джо? Что со мной случилось? Я не помню, не помню.
– Крепись, – отзываюсь я. – Приеду, как только смогу.
Днем дорога на аэропорт забита. К тому моменту, как я заезжаю в парковочный гараж отеля, проходит почти час.
В фойе отеля весьма просторно, все в мягких желтых и темно-красных тонах. Создается общее впечатление, будто попадаешь в большой торговый центр. А на выходе можешь оказаться и не в Лос-Анджелесе вовсе, а в Нэшвиле или Ньюарке.
Я спешу на пятый этаж, но стараюсь не привлекать внимания. В коридоре никого, по обе стороны – закрытые двери.
Номер Карла в самом углу, на дверной ручке висит табличка «Не беспокоить». Я стучусь.
– Карл, – тихо говорю я, прижавшись башкой к двери. Хрен знает, кто может оказаться в соседнем номере. – Это Джо. Открывай.
Карл приоткрывает дверь, насколько позволяет цепочка. В комнате темно, поэтому рассмотреть его лицо трудно. Занавески там явно задвинуты.
– Джо? – шепотом спрашивает он. – Это ты?
– Да, Карл, я. Впусти меня.
– Нет. Она снова пытается меня одурачить. Это не ты.
– Кто тебя пытается одурачить, Карл?
– Какой-то мужик, – рассеянно говорит он. – Нет, баба. Джо, это ты? – Он прижимается лицом к щели между косяком и дверью, и я, офонарев, делаю шаг назад.
Это Карл, но не тот Карл, которого я знаю. У него такое лицо, будто он прожил на улице последние лет десять. Изможденное и потрепанное. Он явно исхудал, и вокруг башки у него наволочка, как у больного раком, облысевшего после химии.
– Я, Карл, я, – отвечаю я.
У него в глазах страх, замешательство и ужас. Он сует в щель пальцы, и я сжимаю их. По его щекам текут слезы.
– Дай мне зайти, Карл, – говорю я, – и я о тебе позабочусь.
Полчаса в темной комнате я слушаю бормотание Карла. Я включал свет, но он заорал как резаный. Говорит он бессвязно. События, которые он мне описывает, ничего общего с хронологией не имеют, а прыгают в рассказе, как припадочные кузнечики. Как будто кто-то разбил Карла на тысячи осколков, а потом склеил их в неправильном порядке.
В конце концов мне кое-как удается слепить пазл. После нашей ссоры в спортзале Карл полез выяснять, что случилось с Саймоном и со всеми, кого нашли в каньоне. Заработался допоздна и в рекордные сроки сумел раскопать кое-какие следы. Он собирался с кем-то встретиться и… Это все, что он помнит до того, как очнулся в этом номере. Он понятия не имеет, с кем собирался поговорить. Мужчина это был или женщина. Когда он пытается вспомнить, я по глазам вижу, что ему больно. Как будто он борется с мигренью. Этот взгляд я уже видел. Точно такой же, как у уборщиков в доме в Бель-Эйр, когда они пытались вспомнить, кого еще видели в особняке.
– А потом я оказался здесь, – говорит Карл. У него очередной момент просветления. Но за последние полчаса я уже четыре раза такие моменты видел, так что знаю: этот долго не продлится. – Я пытался уйти, но не могу.
Я смотрю на дверь. Там ничего такого нет, что бы держало его внутри. Я же как-то вошел.