Тачка Дэнни. Интересно, не в багажнике ли он.
Кишки опять скручивает в узел. Сейчас приступы чаще. Кожи на правом мизинце уже нет, только кость торчит. Если я в ближайшее время ничего не сделаю, от меня ни хрена не останется.
Ковыляю через ворота, подволакивая левую ногу. Крепко держу «Глок». Задачка все сложнее и сложнее, учитывая, что я постоянно теряю кожу и мышцы.
Бреду мимо рядов мертвых машин и раскуроченных движков, прислушиваюсь, пытаюсь уловить хоть какие-то признаки присутствия Джаветти. Что для меня, мягко говоря, дело нелегкое. На правое ухо я напрочь оглох, поле зрения сузилось, сквозь плотные потоки дождя вообще мало что видно. Как будто смотрю на мир через объектив «рыбий глаз».
За спиной раздается рычание. Я резко разворачиваюсь, едва не потеряв равновесие. Одной рукой держусь за крыло ближайшей тачки, во второй крепко сжимаю пистолет. На меня во все глаза пялится мастифф Джаветти.
Здоровенная махина. Дождь стекает по спине псины, капает с челюстей. Собака размером с долбаную лошадь. А такими зубами можно легко машину пополам перекусить.
Но внимание мое привлекает вовсе не собака.
– Это ты, Джо? – спрашивает Дэнни.
Шляпа съехала с лысой башки на затылок, куртка промокла насквозь. Напуганным он мне не кажется. Скорее немного нервничает, но не так сильно, как стоило бы рядом с нависающей над ним псиной. Он светит на меня фонариком, и его мозг наконец-то осознает то, что говорят ему глаза. На роже Дэнни отражается заметный, как клоунский грим, ужас.
– Ага, я. – Мой голос звучит так, будто проходит сквозь терку для сыра. Интересно, сколько еще я смогу говорить. – Что ты здесь делаешь, Дэнни?
Его не должно здесь быть. Он уже должен быть мертв или сидеть в какой-нибудь норе в другом городе. Но точно не торчать здесь нянькой при мастиффе Джаветти.
– Он предложил мне сделку, – неуверенно отвечает Дэнни. – Он…
– Подарит тебе вечную жизнь? – заканчиваю за него я. – Знаю я его сделки. На меня посмотри. Вот что ты получишь. Никогда не считал тебя идиотом, Дэнни. Думал, тебе хватит ума слинять в Мексику, пока Джаветти и толпа хрен знает кого сидит у тебя на хвосте. Выходит, история, которую ты мне по телефону рассказал, первостатейная брехня?
– Нет, – дрожащим голосом говорит он. – Он и правда содрал с Бруно лицо. А потом выловил меня рядом с больницей. Рассказал о камне и о том, что с ним можно сделать. Что он сделал с тобой. – На этом Дэнни замолкает.
Я раскидываю руки, медленно поворачиваюсь, хромая, вокруг своей оси, чтобы он успел хорошенько меня рассмотреть.
– Круто, скажи? Гарантирую, с таким видком на тебя барышни гроздьями будут вешаться. Ну же, Дэнни, не ведись на это дерьмо. Посмотри на меня. Вот что он предлагает. Вот как он понимает бессмертие.
Дэнни трясет башкой:
– Он мне все о тебе рассказал. И о том, что с тобой произошло. Сказал, что облажался, но на этот раз ошибок не будет. Он рассказывал мне, как ты его подставил и упек в морг. А я помог ему добыть камень. Я буду жить вечно.
Меня разбирает смех, который тут же превращается во влажный сиплый кашель. Звук такой, будто едешь по крутому спуску на фиговых тормозах.
– Да ладно тебе. Можно подумать, ты не знаешь, когда тебе мозги пудрят. Ты для чего-то ему нужен. Иначе он бы выбросил тебя, как мусор, едва заполучил камень.
– Не слушай его, сынок, – говорит Джаветти, выходя из-за горы спрессованных машин. – Посмотри на него. Его можно только пожалеть.
Однако Дэнни уже сомневается. По глазам вижу. Его не так-то просто наколоть. Он самовлюбленный ублюдок, немного тормознутый, но точно не дурак. Я почти слышу, как скрипят шарики и ролики у него в черепе.
Джаветти это тоже замечает. Подходит к Дэнни со спины и по-братски хлопает по плечу.
– Я всегда держу слово. Ты будешь жить вечно, – говорит он и всаживает Дэнни в спину здоровенный нож.
Лезвие проходит насквозь. Острие торчит из груди. Дэнни наклоняется вперед, стараясь не упасть, хватается за лезвие.
– Ох уж эти детки, – говорит Джаветти и выдергивает нож. Вытирает кровь с лезвия о промокшую куртку Дэнни.
Дэнни падает на землю. Он все еще жив, но, видимо, ненадолго.
– Даже не знаю, кто из вас бесит меня больше, – говорю я. – Ты, потому что ты редкостная мразь, или он, потому что он конченый идиот.
– Минуточку, я дал ему слово. Он будет жить вечно. Более или менее. Так сказать, во мне. – Джаветти приседает рядом с Дэнни. – Прости, сынок. Надо был тебе сказать. Видишь ли, я стар. Только посмотри на меня. А ты симпатичный и молодой. Мне бы не помешала чуточка молодости. Так что я заберу твою. Без обид?
Дэнни пытается стукнуть Джаветти и начинает с бульканьем орать. Джаветти пинает его по башке, чтобы заткнуть.
– Не выйдет, – говорю я.
– С чего вдруг? Потому что книжка Сэм – дерьмо собачье? – Не знаю, осталось ли от моего лица достаточно, чтобы на нем отразилось все мое удивление, но Джаветти, похоже, все равно замечает. – Что? Думал, я не в курсе? Да ладно! Сучка пыталась меня убить полтысячелетия. По-твоему, я стал бы ей теперь доверять? Ну уж нет. На этот раз все будет, как надо.
Он отворачивается и уходит, не обращая на меня ни малейшего внимания. Будто я всего лишь незначительное неудобство. Ага, удачи. У этого неудобства с собой большая, мать ее, пушка.
Я стреляю, но с прицелом охренеть какая беда: пуля проделывают дырку в радиаторе на добрых три метра выше башки Джаветти.
Псина припадает к земле, готовая в любой момент броситься на меня, но Джаветти останавливает ее взмахом руки.
– Господи, а ты все никак не уймешься. Нет у меня времени на это дерьмо.
Он вытаскивает из кармана камень. Камень сияет, будто полыхает огнем. Сквозь его блеск я едва вижу Джаветти. С трудом отрываю от камня взгляд, прицеливаюсь заново.
Но нажать на спусковой крючок не могу. Руку как будто парализовало. От любого усилия она трясется, словно у меня болезнь Паркинсона в запущенном виде.
Джаветти выдергивает у меня из пальцев пушку, мигом разбирает ее и бросает на землю прямо мне под ноги.
– Хреново, согласись? – говорит он. – Решение так близко, но совершенно недосягаемо. – Снова отворачивается и уходит. – Бруно, – говорит он собаке, – взять его.
Мастифф тут же исполняет приказ. Я не могу пошевелиться. Псина клацает челюстями, хватает меня и швыряет на кучу «вольво». Части разобранной пушки елозят подо мной по земле. Слышу, как хрустят кости. Левая рука ломается в плече.
И на этот раз мне больно.
Джаветти смотрит, как собака пару раз бросает меня туда-сюда, и наконец решает оставить питомца поиграть с едой наедине. Если он что и говорит, то из-за дождя и звона в ушах я ничего не слышу. К тому же, кажется, уши мне уже откусили.
Псина швыряет меня, как летающую тарелку. Я врезаюсь то в груду прогнивших тачек, то в разобранные грузовики. Боль настолько сильная, что я почти онемел с ног до головы.
Хорошо бы потерять сознание, но лучшее, на что я могу надеяться, – это что собака в конце концов откусит мне полчерепа и все закончится.
Я падаю в открытую камеру пресса-компактора, того самого, в котором перемолол охранников со свалки. Моя и так бесполезная левая нога скручивается в бублик. Не думая, хватаюсь оставшейся рукой за край, чтобы не упасть на дно камеры. Едва держусь.
Но все-таки держусь. Что бы там ни учудил со мной Джаветти, похоже, оно проходит. Мне удается перевернуться, покрепче ухватиться за край онемевшими пальцами. Сантиметр за сантиметром я подтягиваюсь все выше и выше. Чувствую себя так, будто меня по самые помидоры накачали новокаином. В конце концов, дико дернувшись вверх, я вываливаюсь наружу.
Впрочем, непонятно, на кой черт. Я лежу на узком выступе пресса. С одной стороны в пяти метрах подо мной земля, с другой – зияющая пасть камеры. Я бы выбрал землю, но из-за рычания мастиффа внизу этот вариант мне особенно привлекательным не кажется.