Перед глазами проносится черное пятно – собака прыгает на выступ повыше и смотрит на меня сверху вниз. Она стоит на шатающейся башне подъемника. Один прыжок, быстрый щелчок зубами, и всему конец. Если повезет.
Вот только я еще потрепыхаюсь. Псина прыгает со своего места. Из последних сил я подвигаюсь влево и падаю на щебенку рядом с прессом.
С грохотом, с которым не сравнится даже столкновение поездов, мастифф падает на дно камеры. Оглушительно воет, пытается выбраться, но ухватиться там практически не за что. Может быть, если будет достаточно времени, он все-таки сумеет выбраться.
Что ж, я ему такую возможность дарить не собираюсь. Ползу к контрольной панели. Медленно, но уверенно к разбитым конечностям возвращается сила. Сильно напоминает о том, что со мной было прошлой ночью. Только в этот раз мяса побольше.
Всем весом наваливаюсь на кнопку «ВКЛ.», и машина, вздрогнув, оживает. Из-за воя чудовищной собаки еле слышен скрежет металлических створок. Завывание превращается в скулеж, а потом и вовсе в тонкий писк, который никак не ожидаешь услышать от существа таких размеров.
Через несколько секунд остается только механический гул, под который из псины делается фарш.
Отползаю от пресса, оставляя за собой след из мяса и раздробленных костей. С каждым сантиметром все больше забываю, кто я. В упор не помню, куда делись ноги.
Время ползет. Секунды тянутся часами. Может, днями. Точно не знаю. Каждое мгновение превращается в бессмысленную вечность. Мгновения накапливаются. Неизбежность медленно размывает реальность, как волны – прибрежный песок. В какой-то момент секунды нагоняют друг друга, и время возвращается как обухом по башке.
До сих пор ночь. Светит луна – тонкий белый полумесяц на синем фоне потемневшего неба.
Я все еще существую. По большому счету от меня остались только соединенные хрящами кости. У меня нет руки, обеих ног, больше половины лица. Но я все еще здесь. Сквозь прогнившие дыры вижу сухожилия в оставшейся руке.
Чувствую, что камень где-то поблизости. Как та единственная девушка, которой ты без разговоров отдашь все. И ты знаешь это с той самой секунды, как она заходит в комнату. К ней ты будешь ползти даже по битому стеклу, обдирая руки и ноги.
Я ползу.
На это уходит тысяча вечностей. Каждый метр как два километра.
Коридоры сожженных кузовов и смятого барахла заканчиваются полем покореженного металла. Тачки сложены высокими кучами, прямо как деревья. С крыла «студебекера» вниз головой свисает Дэнни. Он подвешен за одну ногу, другая обернута вокруг первой. Смахивает на перевернутую «4». Думаю, он все еще жив. Правда, вряд ли это надолго.
Как зачарованный, смотрю на происходящее. Дэнни на глазах стареет. У него отрастают ногти на руках, шкура ссыхается, покрывается морщинами. Он съеживается, когда искривляется позвоночник. С каждой секундой из него вытекает молодость.
Под ним на крыше ржавого «вольво», раскинув руки и ноги, валяется Джаветти. На него капают остатки крови Дэнни. То есть на камень, который лежит у него на лбу. И с каждой каплей Джаветти становится моложе.
Блеск камня привлекает мое внимание. Я могу его забрать. Надо только подтянуться, и он мой. Он меня исцелит, вытащит из фильма ужасов, в который я превратился. Я ползу вперед, но останавливаюсь, когда наступает момент просветления. С течением времени таких моментов все меньше и меньше.
Если я возьму камень, Джаветти легко его отберет, а я вернусь туда, откуда начал. От меня практически ничего не осталось. Голые кости, едва склеенные друг с другом остатками хрящей. На щебенке позади меня – след из кишок и крови, как от какого-то здоровенного слизняка. Шкура давно превратилась в гнилую слизь. Сознание постепенно тает, будто кто-то распускает дешевый свитер.
И все же я помню, что говорил Дариус о том, как убить Джаветти. Скорее всего мало просто забрать камень.
Беру с земли кусок ржавого металла. Он длинный и острый, сойдет за заточку. Забираюсь на «вольво», смотрю на подвешенного Дэнни. У него на горле разрез, как второй окровавленный рот. Лицо залито дождем и вытекающей кровью. Мы смотрим друг на друга. Одним взглядом он умоляет меня убить его. Всему свое время, чувак. У меня есть дела поважнее.
Залезаю на Джаветти, прижимаю к его горлу заточку. Я бы сказал что-нибудь остроумное, но язык недавно отвалился.
Закрываю глаза, умоляю больного на всю голову ублюдка-извращенца, который, может быть, сидит на небесах, чтобы это сработало. Загоняю заточку в глотку Джаветти и забираю у него со лба камень.
Результат мгновенный. Камень вспыхивает ярко-фиолетовым светом, и я тут же чувствую, как появляется новая кожа, отрастают заново кости, соединяются друг с другом мышцы. Гнилую плоть смывает дождем.
Подо мной орет и мечется Джаветти. Вытаскиваю из него заточку и бью, бью, бью. Делаю в нем уйму рваных дыр. Он пытается до меня дотянуться, но я становлюсь сильнее, а он – слабее.
В конце концов загоняю заточку ему в грудь и делаю глубокий длинный разрез. Сую туда руки, разворачиваю грудину. Выбрасываю ошметки мяса и обломки костей. Наклоняюсь к огромной дыре у него в груди и, забыв обо всем на свете, устраиваю себе пир.
Глава 29
Я переворачиваюсь в луже крови, смотрю на солнце, сияющее в кристально-чистом голубом небе. В жизни не видел рассвета красивее. В руке чувствую пульсирующую тяжесть камня.
Не знаю, сколько пробыл в отключке. Но времени хватило, чтобы все отросло. Ноги, рука. Проверяю рот. Ага, даже язык. Пробую сделать вдох, наполняю легкие воздухом и жду, когда придет привычное удовольствие, которое скажет мне, что все в порядке, а всякий бред мне просто-напросто приснился.
Но дышать – все равно что надувать воздушный шарик. Я по-прежнему труп.
Поднимаюсь на ноги. Шмотье изодрано. В том числе штаны. Смахивают на фигово обрезанные шорты из семидесятых. Я частично покрыт густой слизью, похожей на ту, что была на мне после стычки с охранниками и доберманом. Мало того, воняю, как гребаная скотобойня в разгар лета.
Там, где должен быть Джаветти, – на крыше «вольво» подо мной, – только кости и ошметки мяса. А я-то думал, что перегнул палку с Нейманом. От Джаветти вообще мало что осталось.
Впрочем, может, ему и этого будет достаточно. Собираю кости в металлическую бочку, поливаю бензином, поджигаю. Даю им хорошенько прожариться.
В офисе нахожу старый рабочий комбинезон и напяливаю вместо рваного шмотья. Сидит не очень, но даже так лучше, чем разгуливать по городу в коротеньких шортиках в облипку, насквозь пропитанных кровью.
Снимаю Дэнни со «студебекера». Его высохшее тело легкое, как у ребенка. Даже жалко ублюдка. Кладу его на землю и выхожу за ворота, чтобы пригнать его тачку. Паркуюсь в дальнем конце свалки и снимаю номерные знаки. Здесь машину никто не найдет, даже если станут искать. Никому не придет в голову явиться за ней сюда.
Легкая как перышко тушка Дэнни падает в камеру пресса. Туда же бросаю сотню-другую килограммов подвернувшегося под руку барахла. Все перемалывается в паштет.
Обугленные кости Джаветти ждет та же судьба. Но для начала я их ломаю на куски, как только могу. На это уходит какое-то время. Пропускаю его через пресс раз пять-шесть, каждый раз добавляю новую порцию железяк. Что бы ни осталось от Джаветти, оно превратилось в прослойки между остатками сломанных фар и радиаторных решеток. Если бы мог, я б еще и поссал сверху.
Если это не заставит его навсегда подохнуть, тогда уж и не знаю, что еще можно сделать.
До центра города я добираюсь быстро. На дорогах пусто. Сейчас девять утра, и машин должно быть – не протолкнуться. Вчера случилось нечто колоссальное, и, похоже, городу об этом известно. Промчалась настоящая буря, оставив после себя какое-то хрупкое ощущение. Как будто, если тщательно присмотреться, мнимое спокойствие лопнет, как мыльный пузырь. Интересно, сколько людей почувствовало, что произошло. И сколько из них знает, что это было на самом деле.