Он давит Джаветти на грудь, начинает делать ему искусственное дыхание. Можно подумать, от этого будет толк. Старикану разнесло на хрен весь затылок. Фрэнк просто продувает череп насквозь.
В этот самый момент я замечаю камень. Он под каким-то мусором. Видимо, Джаветти его выронил. Пока Фрэнк занят, я осторожно протягиваю руку и прячу камень в кулаке.
По руке вверх проносится какой-то импульс, будто я стукнулся локтем о косяк. Перед глазами расцветает ослепительная вспышка из миллиона цветов. В ушах оглушительный звон. Потрясающее шоу из света и звука. Узоры меняются, растут, наползают друг на друга. И так целую вечность.
Внезапно все заканчивается, оставив у меня в голове звенящую пустоту. Какое-то время я прихожу в себя и понимаю, что не прошло ни секунды. Сцена у меня перед глазами ни на йоту не изменилась.
Фрэнк бормочет себе под нос, словно только что пристрелил собственного пса. В конце концов он упирается кулаками в грудь Джаветти и отклоняется, садясь на корточки.
– Твою мать. – Он не сразу замечает, что я все еще здесь. К тому же истекаю кровью. – Тебя подстрелили. Давай я… – Фрэнк замолкает на полуслове, слыша хлюпающие звуки, с которыми восстанавливается мое колено и затягивается дыра в груди.
Смотреть на него смешно. Впрочем, его можно понять. Пуля у меня в груди еще не успела вывалиться наружу, а Фрэнк уже слетает с катушек и всаживает в меня еще одну.
– Господи, мужик. Может, повременишь с пушкой? – В ушах звенит. Он прострелил мне левое легкое, поэтому мой голос превращается в глухое сипение. Шмотье, которое на мне, точно придется спалить.
Я осторожно поднимаюсь с пола, еще не доверяя новому колену. Сейчас дыра у меня в груди размером с грейпфрут. Понятия не имею, как выгляжу со спины.
– Убери чертову пушку. На сегодня в меня достаточно постреляли, ей-богу.
Фрэнк опускает пистолет, не сводя глаз с уже затягивающейся раны. Я протягиваю руку, он молча смотрит на нее.
– Вставай.
Он не торопится, но все-таки берет меня за руку. Я рывком ставлю его на ноги и говорю:
– Неплохой выстрел.
– Спасибо.
– Не думаю, что он сдох. – Если в пятидесятых, когда Саймон из него все дерьмо выбил, не получилось, то сомневаюсь, что у пули Фрэнка будет другой результат.
– Ага, я в курсе.
– Он… То есть как это – ты в курсе?
Фрэнк открывает рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент кудахчет рация у него на ремне. Сообщают, что подкрепление в пути. Расчетное время прибытия – десять минут. У Фрэнка появляется хорошо знакомый мне решительный взгляд.
– Вали отсюда. Выход прямо по коридору. Я тебя прикрою. Твоя машина на холме. Ключи в замке. – Он подталкивает меня к двери.
– Какого хрена? – Я, конечно, не жалуюсь, но понятия не имею, что происходит.
– Мне совсем ни к чему, чтобы тебя приволокли в комнату для допросов. Потом поговорим.
Ага, я прямо горю желанием повидаться на досуге. Словно прочитав мои мысли, он хватает меня за плечо и подается ближе:
– Даже не пытайся сбежать.
– Назови хоть одну причину.
– Тебе наверняка захочется узнать то, что известно мне.
Вот гадство.
Я еду домой. Мой дом находится недалеко от жилого района «Парк Ла-Брея» и Фонтейн-авеню. Лет десять назад купил его за наличку. Это домик в испанском стиле с двумя маленькими спальнями и решетками на окнах. Неплохое местечко. Плюс ко всему – тихий райончик. Стрельбу на моей улице можно услышать раз в год, когда местные идиоты, которых полно по всему городу, стреляют в воздух. Им, видите ли, кажется, что это лучший способ отпраздновать появление Иисуса на свет.
Мне позарез надо помыться, но первым делом необходимо придумать, где спрятать чертов камень. Карманы не вариант. Стоит забыть, что там что-то лежит, и все дерьмо высыпается в самый неподходящий момент. Я прячу камень в сейфе, вмонтированном в заднюю стенку шкафа. Тоже не лучшее место для хранения важных вещей. Это не самый надежный сейф на свете, с навесным замком снаружи. Пара часов с отверткой, и дверца стопроцентно откроется. Но пока не придумаю чего-нибудь поудачнее, придется довольствоваться этим.
Одежду я запихиваю в мусорный пакет. Позже сожгу. Под душем отмываю с себя кровь, отдираю запекшиеся на коже струпья, пока вода не становится холодной, хотя я едва замечаю изменение температуры. Не меньше получаса пялюсь в стену, пытаясь придумать, что делать с кипящей во мне энергией. Я не спал как минимум сутки, но ни капельки не устал. Странно, но понятно: я ведь труп, а значит, мне не надо дышать. И спать тоже не надо.
Сидеть сложа руки не по мне. Я надеваю спортивный костюм, собираю сумку и выхожу из дома. Надо сжечь хоть немного этой странной энергии.
Один мой друг, Карл Рид, держит спортзал неподалеку от торгового центра в Голливуде. Заведение находится между «Старбаксом» и украинским рестораном, в котором кишмя кишат тараканы.
Пару лет назад Карл унаследовал спортзал от своего старика Чака Рида, по прозвищу «Молоток». В начале семидесятых, когда мы с Карлом учились в старших классах, Чак дрался на ринге в тяжелом весе. Годами шел к чемпионскому титулу, а потом конец всему положило отслоение сетчатки. В итоге он открыл спортзал и стал тренером.
Зайдя внутрь, я киваю Карлу. Я тренируюсь здесь с тех пор, как открылось это место. Можно сказать, я проводил больше времени с отцом Карла, чем сам Карл. Карл уехал учиться в колледж – не хотел закончить, как его старик. Получил степень по английскому и стал репортером. Сейчас работает в «Таймс». Залом за него управляет один мужик, но у Карла здесь свой кабинет. Продавать зал он не хочет. Это вроде как единственное наследство от отца.
Сейчас здесь занимается всего несколько парней. Меня так и тянет выбить из чего-нибудь дух. Пока я обматываю руки бинтами, подходит Карл, берет моток и заканчивает за меня.
– У тебя всегда хреново с этим получалось, – говорит он глубоким хриплым басом, прямо как у его старика.
Я ухмыляюсь и шучу в ответ:
– Эту хрень придумали для телочек.
– Ага, а настоящие мужики просто прутся от разбитых костяшек. – Карл надевает на меня перчатки, затягивает липучки.
– Как дела в газете?
– Фигово. Интернет наступает на пятки, – отвечает он. – Не говоря уже о богатеньком белом ублюдке, который ее выкупил. А как дела в мире головорезов?
А вот это вопрос с подвохом. На самом деле Карл спросил: «Есть что-нибудь для меня?» Время от времени я подкидываю ему вкусную информацию, и его стараниями она находит путь в газету. Короче говоря, я его официальный анонимный источник. Карл давно знает, чем я занимаюсь. Ну, по большей части. О мокрухе мы не разговариваем. Только о вытряхивании информации и долгов. Карл нос куда не надо не сует. Берет то, что дают.
Ей-богу, мне хочется все ему рассказать, но я понятия не имею, с чего начать.
– Да пока затишье, – отвечаю я.
У Карла встроенный детектор лжи военной точности, и я осознаю, что только что врубил его на всю катушку. Карл приподнимает брови, но говорит только:
– Как запахнет жареным, дай знать. Надо же чем-то читателя прикармливать.
Он уходит к какому-то пацану, у которого проблемы с пневматической грушей.
Я иду к одной из обычных груш в углу зала и на какое-то время полностью растворяюсь в музыке ударов перчаток по грубой коже, заглушающей остальные звуки вокруг меня. Не слышу ни парней на ринге, ни щелчков скакалки, ни трескотни пневматички. Просто стою и луплю свою грушу.
Сбоку от нее нарисовывается уродливая, совсем как у Джорджа Формана [9], рожа Карла.
– Чувак, на чем ты сидишь? – спрашивает он.
– Чего? – Я снова и снова колочу грушу, пытаюсь вернуться в нужный настрой, слиться со звуками ударов кожи по коже.
– Ты как чертов моряк Попай. Калечишь грушу уже больше часа и ни разу не передохнул. Жрешь что покрепче шпината [10]?