Заметив человека у костра, я понял, что хижина, в которой я очнулся, по-видимому, принадлежит ему, и элементарная вежливость требует от меня первым делом засвидетельствовать хозяину свое почтение, а заодно можно попытаться выяснить, каким образом я здесь очутился.
Пройдя полпути, я в знак приветствия помахал человеку рукой, предполагая, что если он хочет меня видеть и уже заметил, то сделает то же самое. Впрочем, не заметить меня на пустынном берегу было трудно, тем более что незнакомец — мне это было отчетливо видно — сидел спиной к морю. Однако он не только не подал мне ответного знака, но даже не шелохнулся. Я снова помахал ему рукой, но тот по-прежнему оставался недвижим. Предположив, что у него случилась какая-то неприятность, я направился к костру.
Вскоре я приблизился настолько, что мог отчетливо разглядеть хозяина хижины. Это был костлявый коричневокожий старик с длинной узкой головой, едва прикрытой клочьями белесых волос. Нас разделяло метров десять, и я, решив, что на таком расстоянии незнакомец должен не только видеть, но и отлично слышать меня, бодро крикнул:
— Э-ге-гей, человече! Добрый день!
Старик посмотрел на меня безучастным взглядом, покачал головой, словно отвечая собственным мыслям, и продолжал помешивать ложкой в медном котелке, стоящем на огне.
Видя, что старик не обращает на меня внимания, я стал молча его рассматривать. Он был совсем дряхл, кожа его напоминала крафт-бумагу, намочив которую аккуратно наложили на скелет: высохнув, она плотно облепила его, залоснилась на выступах и образовала складки-морщины над пустотами. Одеяние моего благодетеля состояло из короткого холщового плаща, скрепленного на правом плече позеленевшей медной пряжкой в виде черепахи, и штанов, формой и размером напоминавших найденные мной в хижине. Только стянуты на впалом животе старика они были не веревкой, а кожаным пояском. Щербатой деревянной ложкой старик помешивал густое темное варево. Оно пузырилось и булькало, распространяя вокруг запах рыбы и каких-то неизвестных мне специй. Ни запах, ни вид варившейся в котелке похлебки не внушали доверия, и все же я ощутил легкий голод.
— Добрый день, — еще раз поприветствовал я старика, подойдя к нему на расстояние вытянутой руки. — Я проснулся в хижине, а вокруг — никого. Тогда я отправился искать приютившего меня человека и увидел вас. Вы не возражаете, если я некоторое время попользуюсь вашими штанами?
Старик поднял на меня бесцветные глаза и кивнул:
— Садись.
Я опустился рядом с ним на песок, прислонившись спиной к теплому камню.
— Сейчас будет готово, — сказал старик и, казалось, тут же обо мне забыл. Он продолжал механически помешивать свое варево, но глаза его при этом были устремлены вдаль, на скалы, почти отвесно поднимающиеся за лесом и подернутые сейчас облачной дымкой. Глаза его смотрели на скалы, но видели ли они что-нибудь? Сомневаюсь.
Наконец старик вышел из оцепенения, зачерпнул ложкой похлебку и поднес к губам. Попробовал, поморщился, поддел дужку котелка и, сняв его с камней, поставил между нами. Не поднимая на меня глаз, он склонился над дымящимся варевом, неторопливо похлебал сам, постоянно морщась и вздыхая, и протянул ложку мне.
Обжигающая похлебка оказалась довольно приятной на вкус, хотя по виду больше напоминала кашу.
— Снизу не черпай, там кости, — прошамкал старик, заметив, что я тщетно скребу по дну котелка в поисках рыбы.
Голос у него был вялый, лишенный всякой выразительности, а десны голые и розовые, как у младенца, без единого зуба. Таким ртом много не нажуешь, подумал я, вспомнив стариковские вздохи.
Дохлебав варево, я вернул старику ложку, он вытер ее о песок, сунул за пояс и, захватив котелок, побрел к скале. Я чувствовал себя слегка отяжелевшим после еды, но все же поднялся и последовал за ним.
Ушел старик недалеко. Обогнув скалу, он остановился у обращенной к морю пологой ее части и вывалил на камень содержимое котелка. Бурая дымящаяся масса состояла из мелко порубленных корешков и листьев, среди которых белели рыбьи головы и позвоночники.
Старик протер котелок песком и направился к догорающему костру. Я двинулся за ним и почти тут же услышал за спиной пронзительные крики: над скалой кружили крупные серебристые птицы — привыкли, наверно, лакомиться остатками человеческой пищи.