Мне не терпелось поговорить со стариком, но тот как будто вовсе меня не замечал, — по крайней мере, к общению он явно не стремился. Опустившись на прежнее место, он молча уставился на остывающие угли — костер был сложен из тростника и сухих водорослей и прогорел довольно быстро.
«Видимо, разговор придется начинать мне», — подумал я и, поколебавшись, задал мучившие меня вопросы:
— Уважаемый хозяин, не объясните ли вы, как я оказался в вашей хижине? И что это за местность? Убей Бог, не представляю, как я сюда попал!
Придвинув босой ногой непрогоревший сор к углям, старик кашлянул и прошамкал, не отрывая глаз от костра:
— Ты находишься в окрестностях Города Желтой Черепахи.
— Ясно, — сказал я, хотя название города мне ничего не говорило. — Но как я сюда попал, как оказался в вашей хижине?
— Как попал? Как все Приходящие. Рыбаки из деревни Трех Лун подобрали тебя на острове Посещений.
— А как я попал на остров?
— Тебе лучше знать. — Старик склонил голову и прислушался к крикам птиц; они закончили трапезу и теперь, судя по всему, шумно обсуждали, куда лететь дальше.
— Город Желтой Черепахи… Первый раз о таком слышу. Почему он так странно назван и что это за остров Посещений? И кто такие Приходящие?
Старик качнул головой. Он устал и от разговора, и от моего общества.
— Иди в Город. Там ты все увидишь и узнаешь.
— Но я не знаю дороги.
— Иди на север вдоль берега, — старик вытянул узловатый, похожий на сучок палец, — до Западной бухты. Там Гавань. От нее ведет дорога в Город.
— Далеко это?
— Вечером ты подойдешь к Воротам Заката. — Старик закрыл глаза, показывая, что говорить со мной больше не желает.
— Скажите хотя бы, как вас зовут, чтобы я мог вернуть вам штаны.
— Лэй, — ответил старик, не открывая глаз.
— Лэй? Спасибо вам, Лэй, за приют и обед. Я не забуду вернуть вам штаны, — сказал я, поднявшись, и поклонился старику. Но тот, казалось, уже спал. Я повернулся и зашагал в указанном направлении.
* * *— Открыла глазки наша мумия. Проснулся, друг? Не видит. Совсем гляделки мутные. Не жилец, верно.
— А что врачи говорят?
— Да разве они нашему брату что скажут? Все по-латыни норовят, по-латыни. Заморочить голову, задурить. А я так и без всякой латыни понимаю — кончится мужик.
— Молодой хоть, нет?
— Сквозь бинты не поймешь. По тому, что видно, лет сорок пять будет, а то и все пятьдесят.
Слова доносились до меня как из тумана. Я не мог уловить интонацию говорящего, не воспринимал пауз между словами и фразами, и даже общий смысл речи не доходил до меня. Однако я продолжал прислушиваться: мне было приятно, что рядом говорят люди.
— Странно. Ни имени, ни фамилии, ни кто такой. А шофер ничего нового не сказал?
— Шофер-то? Помер вчера шофер. Да и не помер бы — что он скажет? Этот «проголосовал», тот его подобрал. А после столкновения не до портфелей и документов было. Счастье, что этих вытащить успели, пока машина не загорелась.
— Да-а-а. История… Что-то Веру я сегодня не вижу. Вроде бы ее дежурство?
— А что, Виктор, нравится девка-то? Хороша… Зинаида хоть и ничего баба — фигуристая, а против нее крокодил. Ну да и годы у нее еще цветочные. Ты сам-то женатый?
— Был.
— И долго?
— Года полтора.
— А чего так мало?
— Характерами не сошлись.
— Характерами… Все характерные стали. Нет чтобы уступить, подстроиться, простить, не заметить чего — куда там. Каждый норовит свой характер выпятить. Да еще колючки растопырив, чтобы уколоть побольнее. А потом дети сиротами ходят, при живых-то отцах.
— Не заводись, Петрович, нету у меня детей.
— Тебе же хуже. Без детей человек — тьфу — пустоцвет. Эхе-хе. А у мумии-то нашей небось и семья, и жена, и дети есть. Беспокоятся, должно быть, где их папаня. А папаня вот он, вжухался в историю, — ни имени, ни фамилии.
— Может, установят еще.
— Может. Только он к тому времени скорее всего зажмурится и в землю ляжет.
* * *Сначала я увидел только нагромождение черных камней, и лишь когда между ними мелькнул прямой белый парус, понял, что это и есть Гавань. Вход в нее обрамляли отвесно вздымавшиеся из воды утесы. Волны так бурлили и пенились у их подножия, что вода, казалось, кипит в узком проливе. Белая пена хлопьями оседала на черном базальте и, не задерживаясь, сползала вниз, чтобы через секунду снова вознестись к небу. Плыть сквозь такой ад было сущим безумием, однако именно туда и направлялся корабль.