Пока существует Лабиринт, у островитян не будет будущего, но они этого не понимают. То есть купцы-то понимают, но что им до будущего? Они не собираются связывать свою жизнь с этой выморочной землей. А рыбаки верят в милость Огненной Черепахи. Может, и есть среди них зрячие — в Совете старейшин, например, — но обращаться к ним после того, что сделали с Шун… Не они сделали, но раз они зрячие — значит, видели, а если видели и молчали…
Я не знал, что можно предпринять в такой ситуации, но ясно было одно: предвидеть гибель людей на острове — пусть слепых, пусть заблуждающихся — и продолжать жить как ни в чем не бывало я не смогу. Надо пробираться к Эрфу — может быть, он знает что-нибудь о Лабиринте? Ведь была же какая-то причина его появления, есть же у него начало, а раз есть начало — значит, должен быть и конец, и надо его найти. И кто может сделать это, если не я, ведь мое изобретение — это тоже своего рода Лабиринт…
Казалось бы, совесть не должна меня мучить — папки с расчетами сгорели в сереньком «Москвиче», — однако чувство вины не проходило. Хуже того, оно преследовало меня, как запах едких духов, и становилось все сильнее и сильнее. Вероятно, этому способствовало все то, чему я был свидетелем на острове: корабль, потерпевший крушение в Западной гавани, ушедшая в Лабиринт Се, самоубийство Чанси, гибель Итсу и Эхуаня, смерть Шун. Ведь не для того же мне дано было все это пережить, чтобы мирно доживать свои дни в хижине Тайши?
Я должен бежать из деревни — это очевидно, но как быть с Дэем? Втайне от всех он чинит старую лодку, которую мы уволокли из заброшенного поселка в укромное место. Мальчишка утверждает, что скоро работа будет закончена, и у меня нет оснований ему не верить. Сам я без колебаний рискну отправиться на ней к западным купцам, несмотря на свое неумение управлять лодкой, капризы океана, бифэней, ждущих свою жертву за оградой Рыбачьей гавани. Но ведь Дэй непременно увяжется за мной — это видно по его глазам. Не имея четкого представления о своих дальнейших действиях, я — в ответ на вопрос, зачем мне нужна лодка, — путано и невнятно объяснил ему, что влечет меня в Западную гавань, и, кажется, он понял мои слова слишком хорошо. Я не могу взять его с собой, переход связан с риском, да что там, это смертельно опасное дело, шансов уцелеть почти нет, но, с другой стороны, он разумен не по годам и вполне подготовлен для того, чтобы самому выбирать свою судьбу. Кроме того, он видел Шун… Он все равно уйдет из деревни, даже если я не возьму его с собой, и, возможно, для него это будет лучший выход. Потому что Дэй не забудет ни Эхуаня, ни Шун. Не забудет и не простит. А что ждет мальчика за убийство главы Совета старейшин — известно…
Я проснулся от яркого солнечного света, проникавшего сквозь щели в стене хижины. Время близилось к полудню, и первым моим чувством было удивление: почему Тайши не разбудила меня — лодки давно уже ушли. Может быть, старейшины решили, что сегодня неподходящий день для промысла? Такое уже случалось на моей памяти.
Лениво улыбаясь и радуясь свободному дню, я все еще лежал на своей циновке, когда в хижину вошла Тайши. Минуту-две она молча стояла на пороге — так, что был хорошо виден ее силуэт. Несмотря на рождение двух детей и, в общем-то, тяжелый каждодневный труд, у нее сохранилась фигура юной девушки. Хотя надо отметить, что большинство женщин деревни выглядели привлекательными даже на пороге старости. Пожалуй, ноги у Тайши были чуточку толстоваты, но и это не портило общего впечатления.
— Проснулся?
— Да. Почему ты меня не разбудила?
— Я сказала Мугао, что ты нездоров.
— Зачем?
— Зачем ты встречался с Шун?
— Я… Ну, мне хотелось знать, довольна ли она своим новым положением. Все же мы вместе шли через лес…
— Ты предложил ей бежать из деревни?
— Видишь ли…
— Она сама это рассказала. Огненная Черепаха отняла у нее разум, и она не знала, что можно говорить, а что нельзя. У тебя тоже Черепаха отняла разум? Разве ты не знаешь, что за побег Совет старейшин приговаривает к смерти всю семью беглеца? Ты желаешь смерти мне и моим детям? За что?
— Но ведь я не настоящий твой муж и не отец твоих детей!
— Кто объяснит это Совету, когда тебя здесь не будет? И какое им дело до того, спал ты со мной или нет? Тебя назвали сыном Огненной Черепахи — и значит, для всех ты мой муж.
Я привстал со своего ложа, но Тайши жестом остановила меня.
— Чему ты учишь моих мальчиков? Почему Дэй стал прятать от меня глаза?
— Я не учу их плохому.
— Возможно. Но Мугао уже косо на них смотрит.
— Что же он не возьмется за меня? Наверно, Огненной Черепахе будет угодна такая жертва — человеческая кровь лучше рыбы и фруктов.
— Думаю, что лучше. Это я умолила Мугао не трогать тебя.
— Для чего ты это сделала? Если бы меня принесли в жертву, ни тебе, ни детям ничего бы не угрожало.
— Нет. Но Дэй… Он любит тебя. Впрочем, это не главное. — Тайши шагнула вперед и присела на корточки возле меня. — Дигуан, я ведь женщина! Или ты этого не видишь? Мой муж уже давно ушел к Огненной Черепахе, и мне грустно спать одной. — Она не мигая смотрела на меня темными матовыми глазами.
— Да, но… — промямлил я, уже зная, чем все это кончится.
Любовь… Это ведь еще и тревога за будущее, страх одиночества, привычка и желание иметь опору, а может быть, и божка, на которого можно молиться.
— Если ты убежишь, тебя скорее всего поймают и убьют. Меня и мальчиков убьют наверняка. — Она помолчала, давая мне возможность осмыслить ее слова. — Если ты останешься и через год у нас не будет ребенка, ты предстанешь перед Советом старейшин. А наказание у нас, ты знаешь, одно за все проступки. Деревне нужны дети. Нашему роду нужна свежая кровь. Так говорит Мугао, — жестко закончила Тайши.
— А…
Не тратя слов, она сорвала прикрывавшую меня холстину и положила мне на живот горячую тяжелую ладонь. От женщины пахло дымом и веяло жаром, как от раскаленного куска железа. Во всяком случае, когда она склонилась к моему лицу, меня словно обдало огненным ветром.
— Я хочу, чтобы ты жил. Я хочу, чтобы по поселку бегало много ребят, похожих на тебя, — сказала она, и мне показалось, что этих слов я ждал всю жизнь.
— Тебе же темно здесь читать!
— Нормально.
— Прекрати портить глаза, не люблю очкастых!
— Вера…
— Витя, не надо… Ты так никогда не поправишься. Погоди, вот разрешат тебе вставать…
— Чего годить-то! Я и так живее всех живых!
— Отстань, говорю! Мне полудохлых поклонников не надо.
— Ну уж, сразу и полудохлых.
— Извини. А знаешь, к мумии друг из Хачинска приехал.
— Какой такой друг?
— Виллер какой-то. Александр Дмитриевич. Сидит сейчас внизу, в холле, ждет приемного часа.
— А родственники?
— Нету у него родственников. Слушай, а почему от тебя жена ушла?
— Жена? А ты откуда знаешь?
— Кто хочет, тот узнает. В медкарту посмотрела, да и приятель твой говорил.
— Что еще за приятель такой болтливый сыскался?
— Не знаю. В пятницу приходил. Носатый, с раздвоенным подбородком.
— Генка? Приставал, что ли?
— Почему обязательно приставал? Просто мы на лестнице разговорились.
— И со многими ты так разговариваешь?
— Как?
— Ну как со мной.
— Зачем ты так? Ты ведь знаешь.
— Прости, Вера…
— Витя…
— А Генку гони в шею, он тот еще фрукт!
— Ты тоже.
— Вера…
Волна с силой ударила в борт, окатив нас потоками холодной воды.
— Поворот налево! Возвращаемся в деревню. Сегодня молений Огненной Черепахе не будет! — хрипло прокричал Паоси, не обращая внимания на двух стариков, повисших на его руках и что-то вдохновенно шамкающих беззубыми ртами.
Киви — гребец, сидящий передо мной, — обернулся и буркнул:
— Ты хотел видеть Лабиринт — смотри, а то поздно будет.