Ребята стали медленно подниматься к дому отдыха. Навстречу им послышались голоса. По соседней дорожке шли к берегу Мария Николаевна и мама Галя. Мария Николаевна сказала негромко:
— Ума не приложу, куда они могли деваться!
Ляля шепнула:
— Сейчас она скажет: «Противные девчонки!»
Мария Николаевна с досадой сказала:
— Вот противные девчонки! Ну, возьмусь я за них…
Тут Аля и Ляля в один голос закричали:
— Мамочка! Возьмись за нас, пожалуйста!
И прямо через заросли кинулись к матери, напоследок махнув рукой Андрису и Игорю.
Мария Николаевна поцеловалась с Вихровой, и, взявшись за руки с Алей и Лялей, они пошли по лесной дорожке к своему дому. Мама Галя посмотрела им вслед и тоже пошла к себе…
6
Игорь с Андрисом дошли до траншеи и грота позади Охотничьего домика. Андрис пристально поглядел на Игоря.
— Кроме папиросы, он не бросил тут ничего? — вдруг спросил Андрис. И Игорь понял, что Андрис спрашивает про того, который с усиками. Откуда он узнал об этом? Но Андрис тут же сказал: — Товарищ Аболинь со мной долго разговаривал. Рассказал, что ты слышал здесь, в гроте.
Игорь спросил Андриса:
— Скажи, ты никого не подозреваешь, Андрис?
Андрис нахмурился:
— Как я могу подозревать! И кого? Только один раз его вызвали к телефону в контору, а я чистил там клумбы во дворе. Мне было видно, как он говорил. Он был очень недоволен этим звонком. Звонил ему Янсонс. Ну… тот, которого недавно выпустили, — гитлеровский прихлебай! Я ничего не слышал — мимо проходила электричка. Потом отец повесил трубку и сказал: «На кой ты мне черт нужен, спрашивается!» Он весь этот день был какой-то нехороший — молчаливый, рассеянный, после обеда не отдыхал. Вечером ушел и… не вернулся больше! А остальное ты сам знаешь.
— А Янсонс с усиками? — спросил Игорь затаив дыхание, уверенный в утвердительном ответе.
Но Андрис сказал неожиданно:
— Тетя Мирдза говорит, что он бритый приходил к ним тогда, помнишь? Конечно, усы можно и отрастить и сбрить, когда хочешь! Ох, ничего я не знаю… — Андрис вдруг закрыл глаза и с мукой и силою сказал: — Одно знаю — я этого проклятого своими руками задушил бы!..
Отъезд близится, и мама Галя начинает укладку.
Сборы подходят уже к концу, когда папа Дима, несколько смущаясь, притаскивает под мышкой кипу своих книг, которые скрывались в Рыбачьем домике. Он знает, что заслужил выговор мамы Гали, и готов принять его как должное.
Но мама лишь искоса взглядывает на педагогическую артиллерию. Уста ее хранят молчание. Разве по сравнению с тем, что произошло на Янтарном берегу, трагедией подлинной и жестокой, ребячья уловка папы Димы может иметь какое-нибудь значение! Так же молча она вынимает из большого чемодана с вещами папы Димы кое-какие свои мелочи, освобождая место. Она вынимает из него даже тяжелый сувенир — сверкающий желто-зеленый кувшин с латышским орнаментом и кладет его в свой чемодан.
Папа Дима, пыхтя, укладывает педагогическую артиллерию. Это нелегкая задача — он тоже напокупал разной соблазнительной памяти о незнаемых краях: резное деревянное блюдо на стену, задумчивый пейзаж Янтарного берега… Но наконец он захлопывает крышку чемодана и с облегчением выпрямляется. Мама Галя все время прислушивается к его дыханию, как бы не обращая на мужа никакого внимания. Папа Дима отдувается — он пыхтит, как паровоз, но в дыхании его нет тех предательских хрипов, той «музыки», которая сказала бы маме Гале, что вся поездка была напрасной. Нет, он очень хорошо дышит. Ну, слава богу!
— Свой чемодан потащишь сам! — говорит мама Галя сурово. — Будешь знать, как возить с собой книги!
— Да, конечно, я сам! — с готовностью отвечает папа Дима и чувствует себя богатырем.
7
Когда Игорь вернулся домой, отец сказал ему:
— Тебе письмо, Игорек!
— Мне? От кого? — с удивлением спросил Игорь, вертя в руках конверт, надписанный не очень-то красиво — буквы так и плясали во все стороны, а на одном углу ляпнулась клякса, да так и застыла, раскинув свои ручки-ножки. — Ой, это от Мишки! — сказал он обрадовавшись. — Это Мишка не может без кляксы обойтись!
— Тебе виднее, от кого! — сказал отец. — Мы получили письмо от Людмилы Михайловны, а тебе, видно, Миша написал. Ведь когда уезжали мы — ты условился с ним переписываться? Да так и не вспомнил об этом своем обещании и о своем друге тоже. Не так ли?
— Ой, я все хотел написать, но как-то так получалось…