– Хватает, папа. – В пятьдесят лет отец уже стал склочным стариком. Рени хотела обнять его, но не осмелилась. – Хватает. Это была просто идея. Я хотела бы видеть тебя…
– Полезным? Я сам себе полезен. А ты займись своим делом.
До своей клетушки они дошли в молчании. Длинный Джозеф хлопнулся на кровать и сосредоточенно и критически разглядывал свои тапочки, пока Рени заливала кипятком растворимый кофе. Когда таблетки кончили пузыриться, она передала одну кружку отцу.
– Можно тебя спросить, или ты так и будешь дуться до вечера?
Он воззрился на дочь поверх кружки.
– Чего?
– Тот тип, который маячил перед нашей многоквартиркой, – как он выглядел? Помнишь? Ну, который сидел в машине, когда приходил Ксаббу.
Отец пожал плечами и подул на кофе.
– Откуда мне знать? Темно было. Борода была, шляпа. Зачем это тебе?
Ее преследователь был безбород, но это ничего не значит – побриться любой может.
– Я… я волнуюсь, папа. Мне кажется, что меня кто-то преследует.
Отец скривился.
– Что за ерунда? Преследует? Кто?
– Не знаю. Но… мне кажется, я кому-то на мозоль наступила. Я выясняла, что случилось со Стивеном… сама исследования проводила…
Длинный Джозеф хмуро встряхнул головой.
– Что за дурь ты несешь, девчонка? Кто за тобой гоняется – псих-доктор?
– Нет. – Она охватила кружку ладонями, радуясь теплу, несмотря на то, что день был жаркий. – Мне кажется, что Стивен пострадал из-за сети. Я не могу объяснить, но мне так кажется. Поэтому я и поехала к своей учительнице.
– Да на кой бес тебе эта старая белая ведьма?
– Черт, папа, я пытаюсь с тобой говорить! Ты ничего не знаешь о докторе Ван Блик, так что заткнись!
Отец попытался встать и расплескал кофе.
– И не вздумай вставать. Я говорю об очень серьезных вещах. Так ты будешь слушать или нет? Я, знаешь ли, не единственная родственница Стивену – он все-таки твой сын.
– И я к нему пойду сегодня. – Длинный Джозеф был преисполнен оскорбленного достоинства, несмотря на то, что был в больнице лишь четырежды, всякий раз по настоянию Рени. Он опустился на кровать, выпятив губу, как обиженный ребенок.
Рени рассказала ему все, что смогла, опустив самые сложные умозаключения и обойдя по кривой последний час, проведенный в «Мистере Джи». Она была слишком взрослой и независимой, чтобы отец попытался запретить ей что бы то ни было, но нельзя сбрасывать со счетов шанс, что, когда очередная бутылка пива напомнит ему, что он потомок зулусских воинов, он решит защитить ее самолично – скажем, разобьет пульт. При необходимости она и с работы могла вести свое расследование, но она и так втянула политех в это дело больше, чем намеревалась, да и сильно отстала от учебной программы за время болезни.
Когда она закончила, Длинный Джозеф необычайно долго молчал.
– Неудивительно, что ты едва не убилась – работаешь целыми днями, а потом еще со всякой дрянью возишься, – заключил он наконец. – По мне, так все это дурь одна. Чтобы мальчишке от компьютера плохо стало? Да никогда о таком не слышал.
– Я не знаю. Это же только мои догадки. Доказательств-то у меня нет.
«Кроме размытой фотографии города. И то лишь потому, что я взяла свой пульт к Сьюзен. И потому, что меня не было в доме во время пожара».
– Думаешь, кто-то поджег наш дом? – неожиданно спросил отец, будто подслушав ее мысли.
– Я… не знаю. Боюсь предполагать, что это настолько серьезно. Я надеялась, что это обычный пожар – ну, авария какая-то.
– Потому что, если ты связалась со всякой мразью, девочка, они тебя выжгут. Знаю. Навидался. – Длинный Джозеф вытянул ноги, озирая собственные носки, и, несмотря на весь свой рост, показался вдруг маленьким и старым. Хрюкнув, он согнулся и принялся искать под кроватью башмаки. – Так теперь тебе кажется, что тебя преследуют?
– Может быть. Не знаю. Я уже ничего не знаю.
Отец посмотрел на дочь мрачно и немного испуганно.
– Не знаю, что сказать, Ирен. Нехорошо думать, что у моей дочери крыша съехала, но твои идейки мне еще меньше нравятся. – Он выпрямился, сжимая в руке беглые башмаки. – Сейчас натяну, и пойдем проведаем этого мальчишку.
После визита Рени отвела отца в раздевалку, чтобы снять энкостюм, и переоделась сама, отправив свернутый комбинезон в люк мусоросборника. Потом пошла в уборную, пристроилась на краешке унитаза и разрыдалась. Сначала слезы катились по одной, но пару секунд спустя Рени уже не могла перевести дыхание, хлюпая носом.
Он был где-то там. Ее Стивен, хитроглазый малыш, забиравшийся к ней в кровать, не покинул свое тело. Лампочки машин, мониторы на черепе, все инструменты современной медицины – или той ее части, что мог предоставить госпиталь пригородов Дурбана – утверждали, что мозг его не мертв. Пока. Но с каждым днем руки его сгибались все сильнее, пальцы все крепче сжимались в кулаки, несмотря на физиотерапию. Как там звучала эта жуткая фраза? «Персистентное вегетативное состояние». Как высохший корешок. Бездвижно застрявший в земле, почерневший, мертвый.
Рени не чувствовала, что брат рядом, – вот что пугало ее. Ксаббу сказал, что дух его ушел далеко, и, хотя в глубине души она всегда относилась с тайным презрением к любым доводам спиритов, эта фраза удивительно подходила к ее нынешним ощущениям. Тело принадлежало Стивену, оно жило, но Стивена в нем не было.
Так какая разница между этим и «персистентным вегетативным состоянием»?
Она устала, так устала. Чем быстрее она бежала, тем меньше двигалась с места и не знала, где взять силы бежать дальше. В такие часы смерть, даже такая ужасная, какой была смерть ее матери, казалась по контрасту благословением – смерть приносила покой жертве и некое разрешение от бремени родным.
Рени оторвала клок грубой туалетной бумаги, высморкалась, оторвала еще и вытерла лицо. Отец, наверное, уже места себе не находит. Старые журналы, разбросанные в приемной, не того сорта, чтобы привлечь его внимание. Интересно, почему журналы в больницах предназначаются исключительно для добрых бабушек? Уже по отсутствию спортивных новостей или полуголых женщин можно судить, что ни один мужчина не приложил руку к подбору развлекательного чтения.
Стоя перед зеркалом, Рени еще раз вытерла лицо. От едкого запаха дезинфекции глаза снова начали слезиться. «Ну надо же, как мило, – кисло подумала Рени, – стараешься-стараешься, чтобы не видно было, что ты рыдала, а потом выходишь из сортира, и все по новой». Она в последний раз небрежно промокнула веки и вышла.
Отец действительно маялся в ожидании, но место себе все же нашел. Он приставал к хорошо одетой женщине чуть постарше Рени, съехавшей к самому краю дивана в попытках избежать его навязчивого внимания. Пока Рени приближалась, отец успел несколько придвинуться к своей жертве.
–… Жуткий бардак. Пожарные, вертолеты, скорая… – Он рассказывал о пожаре. Рени улыбнулась, подумав, не испортила ли она своим появлением рассказ о том, как он героически выносил из огня детей и женщин.
– Пошли, папа… – начала она и осеклась, узнав женщину. Это была мать Соки. Они не разговаривали со времени той злосчастной беседы, когда с приятелем Стивена случился припадок. – Добрый день, Патриция, – вежливо проговорила она. – Папа, это мать Соки. Извини, я тебя не сразу признала.
Патриция глянула на Рени со страхом и неловким сочувствием – черт, наверное, следы слез все же заметны.
– Добрый день, Ирен. Приятно познакомиться, мистер… – Она осторожно кивнула Длинному Джозефу, явно опасаясь, что он продолжит к ней придвигаться.
Рени помолчала секунду. Хотелось спросить, зачем Патриция пришла сюда, но суеверная вежливость больничных приемных не позволяла.
– Мы ходили к Стивену, – выговорила она.
– Как он?
Рени покачала головой.
– Все так же.
– Напяливают на тебя этот балахон дурацкий, – встрял Длинный Джозеф. – Точно у моего мальчика лихорадка или еще что…
– Это не… – начала Рени, но Патриция прервала ее:
– Соки на обследовании. Три дня, две ночи. Обычное обследование. – Последние слова она произнесла с вызовом, точно ожидала, что Рени будет ей противоречить. – Но ему так одиноко здесь, что я после работы его навещаю. – Она подняла сумку. – Фрукты ему принесла. Виноград. – Казалось, она сама сейчас расплачется.