Держа меч за рукоятку, я сел на дахару и положил клинок на колени; сидеть верхом, откинувшись на спинку и вытянув вперед ноги, все еще было для меня непривычным.
Путь был долгим, а мне надо было торопиться — особенно теперь, — чтобы предупредить город о неминуемом штурме.
Однако прошла целая вечность, пока я ехал по горам и спускался в долину, и за это время мне суждено было еще раз повстречаться с одним из аргзунов; он выехал ко мне откуда-то справа, когда я преодолевал последнюю гору на пути в Варнал.
Этот не смеялся. Он вообще не проронил ни звука, когда приближался ко мне. Очевидно, он не хотел привлекать внимания тех, кто мог оказаться рядом, ведь до города было уже близко.
Дубинки у него не было, только меч.
Его первый удар я встретил своим недавно приобретенным оружием. Он с удивлением уставился на мой меч, очевидно, узнав его и соображая, как он мог ко мне попасть.
Его удивление было мне на руку. Для своих размеров аргзуны двигались очень быстро, но вот загвоздка — соображали они медленно, это было для меня ясно.
Таращась на мой меч, он уже заносил руку для следующего удара. На этот раз я не стал прыгать, чтобы защититься. Я ударил его туда, где должно было быть сердце, молясь в душе, чтобы доспехи оказались не очень крепкими.
Не так быстро, как я рассчитывал, но меч пробил кожу доспехов и, задев кость, вошел в тело. В этот момент его рука с мечом дернулась, и он поцарапал мое правое предплечье. Рана была неопасной, но я мгновенно почувствовал острую боль.
Меч выпал из его неверных пальцев и повис на цепи, прикреплявшей его к браслету на запястье. Он все еще сидел в седле, в оцепенении раскачиваясь из стороны в сторону и не сводя с меня глаз.
Рана была глубокой, хотя и не смертельной.
Тут он начал сползать с седла, и я попытался поддержать его, что было очень трудно, учитывая его вес и мою рану, но все-таки я смог предотвратить падение.
Я осмотрел рану: благодаря кожаным доспехам лезвие прошло чуть ниже сердца.
Каким-то образом мне удалось спешиться, снять его с седла и положить на мох.
Он заговорил. Казалось, он был озадачен.
— Что… — сказал он с сильным неприятным акцентом.
— Я спешу. Слушай, кровотечение я остановил. Похоже, рана несмертельная. Пусть теперь о тебе позаботятся твои друзья.
— И ты не… не убьешь меня?
— Не в моих правилах убивать, если меня к этому не вынуждают.
— Но я же проиграл. Аргзуны замучают меня до смерти, если узнают. Убей меня, победитель!
— Я же сказал, это не в моих правилах, — повторил я.
— Тогда... — он с усилием потянулся к поясу, где у него был нож. Я оттолкнул его лапищу, и, совершенно обессиленный, он опять повалился на мох.
— Я помогу тебе устроиться в кустах. — Я показал на густые заросли неподалеку. — Там ты сможешь спрятаться, и они тебя не найдут.
Я понял, что проявлял к нему больше милосердия, чем он мог ожидать от варнальцев. К тому же, помогая ему, я задерживался еще больше. Но человек есть человек, подумал я, и он не может сделать то, что противоречит его правилам и принципам. Бели у него есть принципы, он должен им подчиняться. Когда он их нарушает, все пропало, ибо даже если он забывает их всего на одну минуту, — это начало конца. Потом он будет пытаться скорректировать свои взгляды, оправдывая каждую уступку, до тех пор, пока совсем не перестанет быть человеком.
Поэтому я и помогал этому странному существу, которое победил. Я должен был сделать то немногое, что от меня требовалось. Как я ему сказал, поступить иначе было не в моих правилах. Следование своим принципам может показаться старомодным, даже совершенно неуместным в наш современный век, когда истинными ценностями пренебрегают, но хотя я понимаю, что многие мои современники назовут меня ограниченным или даже не от мира сего, тогда, в той мирной долине на древнем Марсе, так же как и сейчас на Земле, я исповедовал определенные принципы, верил в определенные правила, — называйте это, как хотите, — и я знал, что не могу их нарушить.