Маня попыталась встать с грязной тряпки, на которую ее кто-то уложил. Или бросил. Но чьи-то заботливые руки с небольшим усилием вернули ее обратно. Они же подоткнули покрывавшую ее грязную шкуру. Пахло мочой и старым потом.
– Лежи, дитя, – раздался над ухом женский шепот. – Отдыхай, пока они позволяют.
– Где я? Что произошло? – прохрипела Маня. Она с трудом узнавала свой голос, донесшийся из пересохшего рта.
В руках женщины появилась деревянная миска. Придерживая девочке голову, она осторожно помогла ей напиться мутной, с привкусом тины, водой.
– Тише, дитя. Нам нельзя разговаривать, – наклонилась к ее уху незнакомка. – Если увидишь рядом гхануров, немедленно замолчи, иначе ждет наказание.
Женщина опасливо огляделась и продолжила:
– Тебя бросили к нам с неделю назад, с разбитым лицом, грязную и зареванную. Ты долго была без сознания. Я пыталась выходить тебя, но потом тебя забрали для клеймения.
– Для…чего? – испуганно округлила глаза Маня.
Теперь она смогла четко разглядеть собеседницу. То была взрослая, темнокожая, с морщинистым лицом и узкими глазами женщина. В ее речи был какой-то незнакомый певучий акцент, выдававший в ней чужестранку, но на старородском она говорила почти без запинок. Рваное тряпье, служившее ей одеждой, едва приковывало обвисшую грудь, покрытую тонкими змейками шрамов. Грубые резкие узоры брали начало на животе и уходили все выше, через плечи на спину. Лишь по краям, уродливые рисунками принимали плавные и спокойные очертания.
Позади женщины раздался противный старческий кашель. Маша сумела подтянуться, и разглядела замотанную в грязные лохмотья бабку, сидевшую в самом углу клетки. Старуха захлебывалась в приступе, выплевывая грязно-желтую мокроту себе под ноги.
– Они клеймят всех. И себя, и рабов, – указала на свои шрамы женщина.
Маня скинула с себя вонючую шкуру и с ужасом обнаружила, что верх ее тела под изорванным тулупом плотно покрыт тряпочными припарками.
– Постой! – схватила ее за руки незнакомка. – Не снимай! Я наложила их пару дней назад, когда тебе нанесли клеймо. Пусть раны заживут, дитя, иначе попадет грязь, и они начнут гнить.
Ее почти материнский, медленный тон немного успокоил Маню. Но из-за резких движений вернулась боль. Свежие шрамы ныли. Нос болел тоже. Девочка аккуратно прикоснулась к нему и отметила, что он распух и стал на ощупь как старый синяк. Подняв левую ногу, Маня обнаружила повязку, наложенную вокруг обожженной ноги. Перед глазами возникла огненная змея, поднявшая ее в воздух, словно тряпичную куклу. Она вгрызалась в плоть, обжигая волнами нестерпимой боли. Где-то горели избы. Изувеченные трупы. Изнасилованные бабы…
– Как зовут тебя, дитя? – отвлекла ее от пылающих образов незнакомка.
– Я…я Маня. Маша, – заикаясь, ответила девочка.
Собеседница расплылась в улыбке:
– Так Маня или Маша?
– Все зовут меня Маня. Хотя мое имя Маша.
– Я – Гэй ла, – сказала женщина, положив руку себе на сердце. – Просто Гэй ла.
Она подняла с деревянного пола клетки тонкую трубочку:
– Это косточки морла, маленькой земляной мыши. Гхануры используют их, чтобы вводить себе в кровь дозы Як’Харской пыли. Наркотика, – она бросила кость обратно. – Тебя накачали им, когда делали клеймо. Он притупляет боль, и приукрашивает получаемые впечатления в сотни раз. Под наркотиком гхануры бесстрашны, и думают, что неуязвимы, – она склонила голову в улыбке, – но тебя, малютку, усыпило на несколько дней.
– Откуда ты столько знаешь об этой…пыли? – спросила Маня. Она пока не понимала, что происходит, и столько новых слов вызвали у нее приступ дурноты.
– Она ее выращивает, – донесся старый сиплый голос от кучи тряпья, сидевшей в углу. – Эта сука, помогает им! Проклятым фанатикам!
– Lat galam amal! – резко ответила Гэй ла. – Замолчи, проклятая старая ведьма! Ты не понимаешь, о чем говоришь! – она повернулась к девочке, и ее глаза вновь наполнились теплотой и заботой. – Не слушай старуху. Не сегодня, так завтра ее сожгут, вот из нее и лезет яд.
Она погладила девочку по грязным спутанным волосам.
– Но она говорит правду. Я родом с Як’Харских гор, далеко на востоке отсюда, у подножия которых растет цветок – маргрум, – женщина задумчиво улыбалась, уставившись в серое небо. Воспоминания о доме грели ей душу.
Вновь посмотрев на Маню, Гэй ла добавила:
– Из его пыльцы и лепестков варят этот наркотик. Я сама раньше выращивала эти чудесные цветы о красных лепестках. Их аромат заполняет всю долину! И я умею превращать их в Пыль.