Однажды вечером, когда синева лежала над пшеницей, глубокая и ровная как вода, по тропинке к нашему дому приблизился одинокий путник с мечом на поясе, в бархатном плаще и шлеме. За ним по пыльной дороге топали несколько лошадей. Он вербовал в армию Короля, который жил так далеко от нас, что его имя для наших ушей значило не больше, чем весло для горца. Король нуждался в солдатах для военных походов, которые, как заверил посланник, были бесчисленны и славны. Так говорят все короли, эти слова монархи узнают раньше, чем «мать» и «отец».
От него я узнала, что значит быть наёмником.
Вербовщик предложил своих лошадей в обмен на самого сильного и умного из сыновей.
– К чему парни в стране без лошадей? – рассудил он.
Мой старший брат нашёл его рассказ увлекательным. Старшие братья всегда так думают.
Отец посмотрел на лошадей, на своего сына и на чистое холодное небо.
– Не отказывай просящим, – проворчал он.
И мой брат исчез за поворотом тропинки, выпрашивая у вербовщика меч, чтобы поупражняться, пока не удастся получить собственный. Мы были рады лошадям. Отец развязал ремни и расстегнул латунные пряжки, переложил плуг на плечи куда более мускулистые, чем его собственные. Понемногу он успокоился, как и мы.
Прошел год, и однажды в полдень, когда золото легло горячим слоем на едва шевелившуюся пшеницу, другой одинокий путник приблизился по тропе к нашему дому, с мечом на поясе, в бархатном плаще и шлеме. За ним по пыльной дороге шли и мычали несколько коров. Он вербовал для того же Короля, успевшего много завоевать, но жившего так далеко от нас, что его имя значило для наших ушей не больше, чем снегоступы для отшельника из пустыни. Королю опять понадобились солдаты для битв, которые, как нам рассказали, были величественны, грандиозны и справедливы. Так говорят все вербовщики. Эти слова они произносят размахивая знамёнами, до того как речь пойдёт о голоде и жажде.
От него я узнала, что такое мобилизация.
Вербовщик предложил коров в обмен на второго по силе и по уму из наших сыновей.
– К чему парни в краю без коров? – рассудил он.
Мой второй старший брат решил, что судьба зовёт его, дует в длинные звонкие трубы. Старшие братья всегда так думают.
Отец посмотрел на коров, на сына и на небо в жёлтой туманной дымке.
– Не отказывай просящим, – проворчал он.
И мой второй брат, высокий и стройный, исчез за поворотом тропы, не сводя с неё глаз; с вербовщиком он не разговаривал. Мы с отцом были рады коровам и впервые за много лет отведали молока – оно было сладким и густым. Я научилась делать сыр, и в тишине пустого дома мы соорудили маслобойню.
Прошел ещё один год, и однажды утром, когда пшеницу накрыло слоем бледного и влажного серебра, ещё один путник явился в наш дом, с мечом на поясе, в бархатном плаще и шлеме. По пыльной дороге он вёл за собой стайку суетливых цыплят и вербовал для того же Короля, который много завоевал, но жил так далеко, что имя его для наших ушей значило меньше, чем пуховая подушка для чешуйчатой рыбы. Этот человек сказал, что мои братья стали хладными трупами, и на поле, не засеянном пшеницей, дождь заливает их глазницы. Но они пали смертью храбрых, и нам следовало ими гордиться.
Так говорят все солдаты. Эти слова мы узнаём прежде, чем команды «налево» и «направо».
От этого человека я узнала, как берут измором.
Вербовщик предложил своих кур в обмен ещё на одного сына, который должен занять место в строю.
– К чему парни в краю без яиц? – рассудил он.
Но мой отец покачал головой и сказал:
– Вы забрали у меня двух сыновей и взамен дали лишь мясо. У меня осталась дочь, пусть она сама выбирает, идти ей с вами или нет. А сыновей больше не просите – их нет.
Вербовщик нахмурился:
– Мой Король не одобряет, когда женщины сражаются.
Мой отец пожал плечами, и на его покрасневшем от мороза лице появилась полумёртвая улыбка.
– Тогда вам тут нечего делать.
– Нет, – сказала я очень тихо. – Я хочу пойти. Обрежу волосы, стяну грудь повязкой и надену тяжелый шлем. Я отправлюсь туда, где сгинули мои братья, и буду биться там, где они должны были биться. Это будет не так, как если бы мы собрались вместе, но всё-таки достаточно близко, чтобы я смогла петь их духам под сенью деревьев, чьи названия мне неизвестны.
Отец и вербовщик уставились на меня: один со скорбью в глазах, другой – с расчётом.
– Не отказывай просящим, – ответила я, не в силах поднять глаза и взглянуть на отца.