Новый город, считал он, должен быть устроен рационально на основе последних данных о человеке, утвержден в четко просчитанных улицах и домах, продуманном балансе между природой и цивилизацией. Сложность будничной уличной сцены следовало упорядочить, а богатство ее «балета» подвергнуть серьезному контролю — и в результате «балет» практически исчез. История показывает нам, что на этом пути неудач было гораздо больше, чем успехов. Едва ли не случайно у градостроителей возник собственный культ, окутанный завесой ритуалов и запутанной «богословской терминологией»: все категории городской застройки были разъяты, как в анатомическом театре, и систематизированы по рубрикам — от «пригородов внутреннего кольца» до «центральных деловых районов», «пригородных поселков», «городов солнечного пояса». Создавались зоны, жизнь которых была упорядочена до состояния статики из-за ужаса перед кажущейся хаотичностью развивающейся, бурлящей среды. Градостроители перестали говорить с людьми, чью жизнь они собирались менять: на их взгляд, они лучше знали, что людям нужно, их язык стал набором абстрактных терминов, и в результате никто уже не оспаривал их компетентность.
Это желание познать город и взять его под контроль выросло из страха и отвращения. В 1853 году английский искусствовед Джон Раскин опубликовал третий том своего труда «Камни Венеции» — исторического исследования об этом итальянском городе в период его расцвета. Этот шедевр готики он сравнивал со своим родным городом — Лондоном Викторианской эпохи. Индустриализация, утверждал Раскин, превратила город в фабрику, а людей — в бездушные машины; только возрождение здоровой готической красоты Венето XIV века может вновь сделать душу современного человека живой. Крик души Раскина был услышан в Британии, Америке и Европе: вокзалы превратились в соборы, насосные станции канализационной системы — в византийские базилики, а дома рабочих — в буколические коттеджи.
Раскин черпал свои идеи из истории, но она была не единственным источником вдохновения для теоретиков градостроительства. Уже в ближайшие десятилетия концепции нового города будут основываться на теории эволюции, фантастической литературе, последних достижениях новых наук — психологии, социологии, психоанализа. Но, как видно из биографий трех отцов-основателей современного городского планирования — Патрика Геддеса, Эбенизера Говарда и Ле Корбюзье, — при этом слишком часто забывали об улице.
Смотровая башня, теперь камера-обскура (Outlook Tower, now Camera Obscura)
В Эдинбурге, в конце Королевской мили и прямо под Замком стоит Смотровая башня. Первоначально там располагалась Обсерватория и Музей науки и искусства Марии Шорт, а в 1892 году башню купил Патрик Геддес — в то время преподаватель ботаники в Университетском колледже Данди. Геддес — его зачастую называют основоположником современного городского планирования — по образованию был зоологом, в молодости испытал влияние радикальных эволюционных теорий Дарвина, а позднее читал в Эдинбургском университете лекции по биологии. Работая в университете, он с ужасом наблюдал, как средневековые кварталы Старого города безжалостно сносят, чтобы освободить место под новую застройку.
Геддес, который знал, как важны для дарвиновского естественного отбора среда и наследственность, начал борьбу за сохранение исторических зданий: он считал город наилучшей формой обитания человека на высшем этапе развития. Разрушение естественной городской экосистемы, утверждал он, чревато риском мутации и деградации. Геддес предложил применять для лечения занедужившего города «щадящую хирургию». Сносить следовало только те здания, которые уже нельзя спасти, а все остальные — сохранять и ремонтировать.
В попытке уберечь Старый Эдинбург он спас Смотровую башню возле замка, оборудовав там музей для пропаганды своей «философии города». Экспозиция была размещена на шести этажах, каждый из которых был посвящен одной теме (в порядке возрастания этажности) — «Мир», «Европа», «Язык», «Шотландия», «Эдинбург», и, наконец, на верху башни находилась камера-обскура, в которой посетители могли видеть раскинувшийся внизу город и его окрестности. Таким образом музей рассказывал о городе, «амфитеатре социальной эволюции», в контексте истории, региональных особенностей и географии. Эта идея лежала в основе концепции регионального планирования Геддеса, учитывавшей взаимосвязи между местом, историей, регионом и добропорядочным поведением идеального горожанина.