Папа взглянул на нее. Прошла минута, а он все молчал, и Клара, набрав побольше воздуху, снова сказала – нет, закричала:
– Это вещи миссис Орчард!
Папа опустился на корточки, взял ее под локти. И сказал ласково:
– Клара, что ж ты так расстроилась из-за пустяка! Тот дядька – это вообще не повод для беспокойства. Он… – папа замялся, – скажем так, за домом присматривает. Миссис Орчард в курсе, она не будет против. Честное слово, не будет.
– Будет! Это ее любимые вещи! Я ее знаю лучше, чем ты, я-то знаю, она ими дорожит! – Клара вдруг разрыдалась, громко, взахлеб. Вообще-то она никогда не давала воли слезам, ведь Роза, хоть и любит ее, не выносит ее слез. Но Розы здесь нет, она неизвестно где, а они все делают вид, будто ничего не случилось, вместо того чтобы сказать ей правду. Все, все ей врут, даже миссис Орчард и та ее обманула – обещала скоро вернуться, а сама не вернулась, и теперь вор таскает ее вещи у всех под носом.
Папа хотел ее обнять, успокоить, но Клара вывернулась.
– Все ты врешь! Ты ее не знаешь, а я знаю! Я знаю, что вещи ей будут нужны! Врешь ты все! Врешь!
Папа встал. И сказал:
– Хватит, Клара. Понимаю, ты расстроена, но так говорить нельзя.
Вдруг он посмотрел куда-то мимо нее, и Клара, оглянувшись, увидела, что в прихожей стоит мама и они смотрят друг на друга поверх Клариной головы. В глазах у мамы застыл немой вопрос, а когда Клара оглянулась на папу, он чуть заметно тряхнул головой.
– Все вы обманщики! – закричала Клара. – Врете вы все, врете, врете!
В их с Розой комнате она села на кровать и закусила ноготь. И грызла, пока не сгрызла под корень, осталась лишь розовая полоска кожи с кровавой каймой.
5
Элизабет
Миссис Кокс с самой дальней койки надела свою любимую ночнушку. Одежда для сна здесь не казенная, а у каждого своя, ее отдают в стирку домой, а одиноким стирают в больнице. Ночнушка у миссис Кокс розовая, в рюшечках и едва достает до колена. У миссис Кокс самые безобразные ноги, какие только можно представить – толстые, бледные, изрытые целлюлитом, с набухшими темно-лиловыми венами. Ночнушку она, должно быть, заказала по каталогу, наивно полагая, что та придаст ей сходства с девушкой-моделью. В доме у нее явно не хватает большого зеркала. Счастье в неведении, я полагаю.
Что до меня, то я всю жизнь сплю в пижаме. Самый надежный вариант.
Дышать мне с каждым днем все труднее. Думаю, это все постельный режим виноват. Что-то давит на грудь, словно на меня уселся кто-то очень тяжелый – медведь, наверное. С утра на обходе я пожаловалась доктору. Он рассмеялся, достал стетоскоп, послушал меня и сказал: на медведя не похоже. А что это, так и не объяснил, добавил только, что лучше спать на двух подушках, и сестра Робертс мне принесла вторую. Кажется, и вправду помогло, хоть небольшая одышка осталась.
Сестра Робертс ходит печальная. С утра пришла бледная, с красными глазами. После обхода, когда она разносила таблетки, я спросила шепотом, чтобы никто больше не услышал:
– Что-нибудь случилось?
Она улыбнулась, чуть заметно пожала плечами и коротко ответила:
– Дела сердечные.
Впрочем, Марта ее развеселила – как и всю палату, сама того не желая. Сестра Робертс собралась ей сделать укол, а Марта огрызнулась:
– Ненавижу уколы.
Сестра Робертс ответила ласково, но твердо:
– Понимаю, ну а кто их любит?
– Я их ненавижу сильнее, чем все другие, – заявила Марта: – Терпеть не могу, когда в меня тычут всякими штуками, страсть как ненавижу! – И, помолчав, добавила: – Я даже секс не особо любила, если уж говорить правду.
Сестра Робертс так и покатилась со смеху, чуть не задохнулась, пришлось ей сесть на кровать. Но укол Марте она все-таки сделала. Марта долго дулась, ну как ребенок, честное слово. Целых полчаса молчала. Я прямо-таки вздохнула свободно. Почаще бы ей уколы делали, по три раза в день – самое то.
Вчера она спросила, как моя фамилия.
– Элизабет… А как дальше?
Меня кольнула тревога, когда я назвала свою фамилию. Мы с ней примерно одного возраста, но с тех пор уже тридцать лет прошло, вдобавок она с севера, из какой-то глухомани, в те времена газет там, наверное, не было. Так или иначе, она не догадалась, кто я.
После обеда, в час посещений, молоденькую миссис Дюбуа, которая лежит рядом с миссис Кокс, прямо напротив меня, навестил муж с двумя детьми. Младшему на вид года полтора, он не так давно научился ходить, а старшему, думаю, ближе к трем. Оба кареглазые, с чудесной оливковой кожей, все в мать. Оба пришли в одинаковых свитерах в желто-синюю полоску и носились по палате, как два толстеньких шмеля. Мистер Дюбуа, ясное дело, работает и приводить их может только по выходным. Его жене можно посочувствовать – она так редко видит детей, а они так быстро растут, что ни день меняются. Она здесь лежит уже три месяца, бедняжка, – операция на позвоночнике.