Сколько она стояла, а я писал, теперь сказать не берусь.
Неожиданно в комнату ворвался холодный ветер, захлопали створки окна, на нас полетели брызги. Я подошел к окну и закрыл его. Погас свет, и мы очутились в полной темноте. Я достал из ящика стола свечу и зажег ее.
При мягком свете она внезапно вновь возникла передо мной, и, потрясенный, я опустился на стул.
Поднявшись, я обошел ее со всех сторон. Девушка стояла как каменная статуэтка. Это было удивительно. Невозможно простоять долгое время не двигаясь, если нет привычки.
Мне казалось, будто я нашел дорогой алмаз.
Я взял ее лицо в ладони и поцеловал. И тут же устыдился, словно совершил что-то недозволенное.
— Все, — сказал я.
— Можно одеваться? — спросила она.
— Да-да. Вы… такая замечательная девушка.
Одежда закрыла ее тело, и снова она сделалась обыкновенной. Странно, подумал я, что такая красота теряется в этих одеждах.
Я посмотрел на часы — половина пятого. Ого! Здорово поработал!
Как в жизнь приходит радость — внезапно, — зажегся свет.
Она подошла к картине и стала внимательно рассматривать ее. Отошла, снова приблизилась. Вздохнула и повернулась ко мне. Я указал на стул, предлагая ей сесть.
Мы сидели и смотрели друг на друга. На улице лил дождь. Временами вспышки молний озаряли ее лицо. Наконец она встала, поправила край сари.
— Ну, до свидания!
Я достал кошелек — две бумажки по пять рупий, одна десятирупиевая и немного мелочи.
Как будто вспомнив что-то, она спросила:
— Можно мне посмотреть другие ваши картины?
Теперь она говорила на телугу.
Я достал картины и подал ей. Она внимательно рассматривала каждую. Я опешил — девушка интересуется моими картинами.
— Вы хорошо пишете. Вы станете большим художником!
Я вложил ей в руку двадцать рупий.
— Больше у меня нет.
— Спасибо. Вы и так много дали.
Я не мог произнести ни слова.
— До свидания. — На прощание она сложила ладони.
Дождь все усиливался.
— Подожди хоть, пока ливень прекратится, — наконец нашел я слова.
— Ничего. Вы очень помогли мне. Не знаю, как и отблагодарить вас.
— О чем ты говоришь? Я же не просто так дал тебе деньги.
— У меня брат уже неделю болен. Денег на лекарство нет. Мама совсем измучилась. До свидания.
Она открыла дверь.
И тут я вспомнил, что так ничего и не узнал о ней.
— Подожди! Она остановилась.
— Я даже не знаю, как тебя зовут…
— Да зачем вам знать мое имя?.. Впрочем, меня зовут Тулика[87], — тихо произнесла она.
— Ту-ли-ка! Какое красивое имя! И очень подходит тебе. Твои родители выбрали удачное имя. Мне кажется, ты образованная девушка. Я хочу спросить тебя… Только не обижайся…
— Спрашивайте, — безразлично проговорила она.
— Почему ты занимаешься этим? — прямо спросил я.
— Жизнь заставляет.
— У тебя нет отца?
— Он умер шесть лет назад.
На глаза ее навернулись слезы.
— Теперь у меня нет выбора. Несколько лет мы брали в долг, а потом я вынуждена была решиться на это.
— А мать твоя знает?..
Тулика засмеялась.
Я вздрогнул.
Страдание, ненависть к людям, желание отомстить, зависть — были в этом смехе.
— Знает… С ее ведома…
— После смерти отца у вас ничего не осталось? Чем он занимался?
— Как не осталось? Осталась слава, известность. Но ими, к сожалению, сыт не будешь.
— Не понимаю.
— Его картины и эскизы пылятся у нас дома.
— Так что, твой отец был художником?
— Да. И очень известным. Я дочь покойного Вишванатха, создателя школы живописи.
— Вишванатх, Вишванатх! — вскричал я.
Великий художник, основатель нового направления в живописи, руководитель художественной школы. Скольким бедным студентам он помог! Когда он умер, почитатели искусства рыдали, газеты кричали на весь мир о великой утрате. А вот его дочери приходится торговать собою! Он преданно служил своему искусству, а его семья докатилась до полной нищеты и не имеет денег даже на хлеб.
Я был потрясен до глубины души. Возмущение кипело во мне.
Ливень все усиливался.
Раздался гром, а мне в нем слышался пронзительный, отчаянный крик девушки, боровшейся из последних сил и все-таки не сумевшей устоять против натиска жизни.
Вспышка молнии озарила небо. Молния ударила в сердце земли.
— Нет, я не буду жертвовать своей жизнью ради такого искусства! — закричал я и в ярости разбросал холсты, кисти, краски, мольберт. — Я не буду служить такому искусству! — Я схватил нож и уже готов был искромсать холст, над которым совсем недавно так вдохновенно трудился.