— О, да уже светает. На улице еще нет никого… Где ж мой милый кувшинчик? Ну, я пошла! Ох ты, как холодно, иней какой выпал! Впору простудиться. Ну и ладно… Простужусь, так простужусь. Чиннамми любая болезнь нипочем — хоть простуда, хоть лихорадка. Смотри-ка, мальчишки костер развели… Погреюсь и я немножко. День-деньской таскаешь воду, а больше двух ан за кувшин никто не дает, как хочешь, так и живи! Еще смотрят во все глаза, чего бы из дому не утащила! Они спать не могут при мысли, что у Чиннамми лишняя денежка заведется… За что ты мне такую судьбу послал, боже? Возродиться бы им в моей шкуре!.. А, вот паровоз гудит! С этим поездом Венкатасами приедет, наверно… Как меня увидит, обязательно пошутит: «Эй, Чиннамми, красавица, почему со мной в Баллари не прокатишься?..» — И так без конца.
Всякий, кто слышал этот разговор Чиннамми с самой собой, понимал, что ум ее так же, как и тело, остался недоразвитым.
В то время, когда Хануманту бегал по всему городу, разыскивая Чиннамми, она в доме Камакшаммы-гару толкла в ступке горох. Праны[21], поддерживающие жизнь в организме человека — числом их пять, — невидимы глазу. Лепешки из гороховой муки, которые пекла Камакшамма, вполне видимы, и их по праву можно назвать шестой праной. Однако у Камакшаммы были свои трудности в создании этого шедевра. Она нанимала двух женщин, чтобы толочь горох, но, когда лепешки пеклись, Камакшамма не могла переносить чада от пригорающего масла. Поэтому причастность Камакшаммы к гороховым лепешкам заключалась в том, что она их ела. Пекла же Чиннамми, которая получала за это пару лепешек и была на седьмом небе от радости.
Чтобы продлить наслаждение от божественной еды, Чиннамми разламывала лепешки на маленькие кусочки и отправляла их в рот один за другим, смакуя, как шоколадки. Доедая последний кусочек, она проходила мимо чайной лавки Киштаи с пустым кувшином на плече, когда ее, наконец, встретил Хануманту.
— Ох, Чиннамми, я тебе голову оторвать готов! Сколько времени искал тебя по всему городу, дух из тебя вон! Господин начальник давно уже тебя ждет, сердится…
— Да что вы, Хануманту? Я же раненько принесла в дом вашего господина два кувшина воды, что ему еще нужно?
— Чего нужно, не мое дело. Господин приказал тебя найти и привести к нему немедленно… — И Хануманту, схватив Чиннамми за плечо, пихнул ее в сторону дома Дипалы Доры.
— Да у меня в кувшине и воды нет. Вот схожу на колодец, тогда принесу, — упиралась Чиннамми. Но, когда она повернулась назад, Хануманту снова схватил ее за плечо и крутанул, как волчок, после чего она наконец устремилась в нужную сторону. Хануманту проводил ее рассерженным взглядом.
Как обычно, в это время в чайной лавке Киштаи собрались постоянные посетители. Главной персоной среди них был Вирамаллю. Уж он-то сам всегда считал себя главной персоной. Ведь его дедушкой был достославный Венкаянаюду, во времена которого теперешний бессменный председатель муниципалитета Сиривады Нагарадзу-гару считался совсем маленьким человеком. Однако Вирамаллю ухитрился растратить почти все достояние предков; в неприкосновенности осталась только фамильная спесь.
С самого детства Вирамаллю не знал удержу, рос шалопаем. Однажды он приложил доску, оказавшуюся у него в руке, к голове учителя, который было замахнулся на него тростью, и с тех пор Вирамаллю в школу не ходил. Когда у него отросли длинные усы, он обрушил на город всю бурную энергию своей юности. В те дни он расхаживал по улицам, сквернословил и затевал драки; прохожие трепетали при звуке его голоса, будто слышали бой барабана, возвещающий начало войны. Так он расточал силу, здоровье и деньги вплоть до своей женитьбы. Родители невесты дали согласие на свадьбу только после того, как Вирамаллю перевел остаток своего капитала на имя будущей жены. Жена лет пять терпела буйного мужа, утешая себя тем, что так учит религия и требует супружеский долг. Вирамаллю, конечно, не был создан для семейной жизни, он не мог примириться с тем, что ему приходилось заниматься покупкой продуктов, воспитанием детей… Иное дело изругать какого-нибудь безобидного прохожего на улице, избить его, а то и ограбить — это было по душе Вирамаллю. Жена терпела-терпела, да и уехала с детьми в родительский дом.