— Верно-то верно. Но кто же пойдет в магазин, если оно тут, под рукой лежит? Да, к примеру, остаток, который выбрасывать будем... Ну и насчет выпивки он категорически был... Как увидит бутылку, так на рожон! А мы ему твердим, значит, если, мол, пришел учиться, то учись, а не учи, мы и до тебя, до того, как ты родился, уже знали, почем бутылка стоит и когда ее надо пить!
— Все вы знаете,— сказал Шохов.— А мальца не уберегли. Теперь все на поиски, понятно?
— Найдем,— сказал кто-то.— Куда он денется?
— А куда сейчас делся? — спросил Шохов.
Он даже не злился, потому что знал, что сам виноват. В том хотя бы, что мало интересовался, о каких беспорядках Валерий однажды упомянул. Да и в тот вечер с Галиной Андреевной не надо было при нем вести разговор. Мал он еще, чтобы разобраться во всех этих делах. Шохов уж на что заматерел — и то запутался.
Но хоть винил себя, но чувствовал, что побаливало, саднило изнутри вовсе не от этого, а от дурацкой записки, косвенно упрекавшей Шохова в бесчестии. Мол, Мурашка-старший так бы не смог поступить, то есть пойти на слом городка... Откуда ему, мальчишке, сосунку, знать, как бы поступил отец и как еще поступит сам Шохов?..
Вот уж застрял между ними двумя. Старшим Мурашкой и младшим. Они как два сигнальных флажка в его жизни.
Вечер у него, как назло, именно сегодня оказался свободным. Чтобы не идти домой, он походил по улицам, попытался попасть в кино, но не попал и оттого совсем расстроился. Скоро он оказался у магазина и тут же, попав в руки опытных алкашей, сложился с ними и выпил. Никогда прежде он себе такого не позволял да и презирал всю эту страдающую у входа в винный отдел братию...
Вспомнил, что хотел зайти в общежитие поговорить с ребятами, которые были соседями Валерия Мурашки. В комнате никого не оказалось, лишь молоденький паренек сидел на подоконнике и кого-то высматривал. Про Мурашку ничего толком рассказать не смог. Сказал, что парень аккуратный, но молчаливый и с жалобами, и с откровениями никогда не лез.
— А вчера вы его видели? — спросил Шохов.
— Видел. После работы.
— Что он делал?
— Лежал.
— Так просто лежал?
— А как еще можно лежать? — спросил паренек.— Он еще в окошко смотрел. Встанет, подойдет, поглядит и ляжет.
Шохов подошел к окошку и глянул в ту сторону, куда указывал паренек. С удивлением обнаружил, что из окна общежития удобно просматривается Вор-городок. Но его, шоховского дома отсюда видно не было.
— Ну, ладно,— сказал Шохов и, попрощавшись с пареньком, направился домой. Он вдруг подумал, что разговора с Тамарой Ивановной ему все равно не избежать. И уж лучше сразу. Но вот записку ей, пожалуй, показывать он не станет.
Но зазря он переживал дорогой, Тамары Ивановны дома не оказалось. Она последнее время все вечера проводила у Коли-Поли. А Вовка спал. Шохов было обрадовался, но она быстро вернулась и еще от входа спросила, что с Мурашкой.
— Не нашли,— отвечал он быстро.— А ты откуда знаешь?
— От людей.
И опять, как вчера, на похоронах, издали пытливо посмотрела на мужа.
— Гриша, что же мы будем делать?
Шохов сразу же понял, о чем она спрашивает, но постарался увернуться от вопроса.
— Искать будем... Его уже ищут и милиция, и бригадиры. А все его романтические бредни! Наслушался, начитался!
— Но ведь он же из-за сноса? Разве не так?
Шохов мог поклясться, что жена ничего не знала о записке, но сразу же правильно оценила поступок Валерия.
— Я боюсь за него... За нас...
Тамара Ивановна приблизилась к мужу, желая к нему прикоснуться в знак полной искренности и доверия, и вдруг отшатнулась в сторону:
— Выпил? В такой день?
— А разве нельзя?
Сейчас было бы удобно с досады заявить ей, что она к нему придирается, и уйти от разговора. Но поссориться с Тамарой Ивановной было трудно. В самые тяжелые времена, когда ругались, она просто замолкала. Ни упреков не было, ни скандалов. Молча все перемалывала в себе, а потом первой приходила с примирением.
— Пей, если тебе надо. Я ведь тебе никогда не запрещала.
Что-то в себе преодолев, она прикоснулась к нему. У нее были удивительно легкие руки. Она знала, что такие прикосновения делают Шохова податливей, мягче, гасят в нем агрессивность. А ей надо поговорить именно так, без страстей, спокойно. Срок такой несчастный подошел, что без разговора невозможно жить. А на нервах его не выдержишь.
— Гриша,— повторила она совсем тихо, поглаживая его плечо, прикасаясь к нему щекой, лицом,— Гриша, скажи мне, как ты решил? Как мы будем дальше жить?
И он затих, покорился ее ласке.