— Дочка?
— Ну, а кто же! И бумаги тоже...
Шохов помялся у порога, но все-таки решился: достал бутылку и поставил на стол рядом с машиной. В блестящем стекле отразились бесчисленные разноцветные миры.
Петруха удивленно взглянул на Шохова, но встал и пододвинул табурет. Принес два стакана.
— Садись. Я тебя ждал. Уговаривать пришел?
— Почему уговаривать?
— Тогда зачем?
— Не знаю...— сознался Шохов. И посмотрел на дедовскую машину.
Отрешенно подумалось, что деду, с его отвлеченной идеей общечеловеческого счастья, жилось все-таки легко. И вообще своя идея в жизни что-то значит... Но вот что от деда осталось-то — машина, которую выкинули? А сам он где? А где остальные? А где сам Шохов?
Петруха тем временем разлил по стаканам красное вино и, нисколько не пытаясь подделываться под Шохова, сказал:
— Ну, Григорий Афанасьич, будь здоров! Тебе небось худо?
— Худо,— сознался Шохов. И выпил.
— Но я твоих страданий не облегчу! — Так прямо и сказал Петруха.
— То есть?
— Не поеду я отсюда.
— Как так не поедешь?
— Никак не поеду,— без вызова, даже весело произнес Петруха, глядя Шохову в лицо.
А Шохова оторопь взяла. Он такого поворота не ожидал. Ну думал, что Петруха не успел со своей непрактичностью собраться. Ну, технику попросит, а то и подальше пошлет и укатит восвояси. Или — жилье станет клянчить... Нет, пожалуй, жилье-то он клянчить не станет. Не таков. Но все равно. Ко всему был готов Григорий Афанасьевич, а к такому ходу готов не был. И растерялся. Сам налил по второму стакану.
— Послушай, это же глупо!
— А я глупый и есть,— просто вывел Петруха, как рукой отмахнул довод Шохова.— Разве ты обо мне не так думал прежде?
— Н-нет. Я тебя дурачком не считал.
— Зачем дурачком — чудаком! А от чудака не знаешь что и ждать...
Петруха громко рассмеялся, и смех у него был и вправду идиотский, а Шохов насупился: тот угадал его мысли. На лбу прорезалась напряженная складочка.
— Ты объясни,— попросил Шохов.— К чему тебе это? Блазничать? Морочить голову?
— Ни к чему,— с охотой подтвердил Петруха.— Но я не блазничаю, Григорий Афанасьич. И не глуплю. Я не чудачу. Я не валяю дурака. Я таким образом от вас защищаюсь. ДОМ СВОЙ ЗАЩИЩАЮ.
— Я бы тоже хотел защищать,— со вздохом вырвалось у Шохова.
— Ну и с богом! Вот моя рука!
— Так бесполезно же...
— Ага... А я и бесполезно защищаю. Я ведь такой человек, что могу бесполезно защищать. А вы не можете...
— Обстоятельства превыше нас!
— Выше вас, Григорий Афанасьич. А мне так плевать на обстоятельства. Я ни от чего не завишу. Вот мой дом. МОЙ ДОМ. И попробуйте-ка меня строньте отсюда! Вы потому и пришли, что боитесь меня стронуть. А я вас не боюсь.
— Бойся не бойся, а результат будет тот же самый...— Шохов произнес это хмуро, а потом налил вина и выпил один.— Переедешь, как все переехали,— добавил он.
— Нет, Григорий Афанасьич.
— Значит, перевезут силой.
— Силой — да. Силой пускай. Но не сам. Вот какой дурацкий мой принцип. А тебе я скажу, Григорий Афанасьич... Мы давно за бутылкой не разговаривали и дальше вряд ли когда поговорим. Ты не плохой человек, по моему разумению, правда! Я имею в виду, не отпетый негодяй. Ты вот пришел сюда, потому что ты сомневаешься. И совесть, хоть глубоко, далеко забралась в тебя, но барахтается, проклятая, мешает тебе спокойно жить. А ведь есть железные ребята. Не тебе чета, старомодному. Они не станут приходить, да еще с вином, вот тебе крест истинный. Они и колебаться ни секундочки не станут. Придут с техникой да свалят... Вот я тебя хочу спросить: отчего бы тебе, Григорий Афанасьич, не стать таким же? Ведь, ей-богу, жить стало бы стократ легче. И не только сегодня и не только здесь, а всегда, везде...
Шохов молчал. Он мог бы и заранее предрешить все эти слова в свой адрес, и не только от Петрухи. Но Петруха сказал именно то, что другие ему не сказали, хоть должны сказать.
— Ладно, Петр,— произнес он, поднявшись.— Поступай, как тебе хочется. Но смотри, если будет что не так...
— Так, так будет! Григорий Афанасьич! Придется вам со мной повозиться... Доставлю я вам несколько неприятных минут... А я, кстати, еще и отпуск взял. Вот какая вам неудача. Круглосуточно буду сидеть. И выходить никуда не собираюсь. Тут, видишь ли, дедовы листки надо разобрать, докопаться до его истины, машину отремонтировать. Хочу поработать, как любят говорить, на благо человечества... Глядишь, все еще мы счастливы будем, а?
Петруха, как видно, валял дурачка, а Шохов никак не мог себя пересилить и выйти. Он знал, что с уходом отсюда разорвется последнее, что оставалось у него от связи с Вор-городком. И как ни странно, от отказа Петрухи переезжать оставался не только горький осадок, но и удивившее его самого злорадное чувство удовлетворения. Знал бы Петруха!