К ним подбежала Кэрри и зарылась носом в букет. Она должна была присматривать за Грейс, а та непременно хотела играть в поле, где работал папа. Грейс не могла отвести глаз от червяков, которые вылезали из-под перевёрнутых пластов дёрна и тотчас же зарывались обратно в землю.
— Ты разрезал червяка пополам, а обе половинки всё равно лезут в землю. Почему? — спрашивала Грейс.
— Они, наверно, хотят там спрятаться, — отвечал папа.
— Почему?
— А ты почему хочешь играть в земле?
— Почему? — не отвечая, приставала к папе Грейс. — А по скольку куккурузин ты бросаешь в ямку?
— По четыре. Раз, два, три, четыре.
— Раз, два, четыре... Почему?
— Ну, это очень просто. Вот послушай:
В огороде тем временем уже рядами кустились всходы редиски, салата и лука, тянулись кверху первые сморщенные листочки гороха, кудрявилась кружевная листва молодых томатов.
— Пора рыхлить грядки, — сказала мама. — Стало так тепло, что и бобы вот-вот взойдут.
На следующий день из горячей земли начали проклёвываться ростки бобов. Первой их заметила Грейс. Она с радостным визгом примчалась домой рассказать маме и всё утро ни за что не хотела уходить с огорода. Заметив, как закрученные спиралью стебельки бобов один за другим выскакивают из голой земли, распрямляются, словно стальные пружинки, а за распавшиеся надвое половинки старого боба цепляются бледные двойные листочки, Грейс всякий раз начинала визжать от восторга.
Засеяв кукурузное поле, папа принялся достраивать вторую половину хижины. Он сделал бревенчатый фундамент, сколотил стенную раму, с помощью Лоры поставил её вертикально по отвесу и прибил гвоздями. Потом приладил дверные косяки, оконные рамы и уложил стропила для второго ската крыши.
Лора всё время ему помогала, а Кэрри и Грейс смотрели и подбирали с земли гвозди, которые папа нечаянно ронял. Даже мама то и дело отрывалась от работы и с интересом наблюдала, как хижина постепенно превращается в настоящий дом.
Когда стройка была окончена, к большой общей комнате добавились две спальни — в каждой по одному окну.
— Сейчас мы убьём двух зайцев разом, — сообщила мама. — Переставим вещи и сделаем весеннюю уборку.
С помощью Лоры и Кэрри она выстирала занавески, одеяла и развесила их во дворе. Потом вместе с Лорой до блеска вымыла новые окна и повесила на них занавески, аккуратно сшитые Мэри из старых простыней. В новые спальни поставили топчаны, сколоченные из свежих пахучих досок. Лора и Кэрри набили тюфяки сухим сеном, взятым из самой серёдки стога, постелили на них простыни и накрыли ещё тёплыми от маминого утюга одеялами, от которых пахло свежим воздухом весенней прерии.
Затем мама с Лорой вымыли и выскребли пол и стены старой хижины, которая теперь превратилась в большую общую комнату. В ней остались только шкафчики с посудой, стол, стулья, печка и этажерка, она сделалась свободной и просторной, и все невольно ею залюбовались.
— Можешь мне ничего не рассказывать, Лора. Я и так чувствую, как здесь чисто и красиво, — сказала Мэри.
Лёгкий ветерок раздувал накрахмаленные белые занавески на открытом окне. Чисто выскобленные доски отливали мягким жёлтовато-серым цветом. От букета полевых цветов, которые Кэрри поставила на стол в голубой вазе, веяло весной.
В углу стояла полированная коричневая этажерка. Луи вечернего солнца золотили тиснёные заголовки книг на нижней полочке. Над ними красовались три стеклянные коробочки, разрисованные цветами. Ещё выше сверкали позолотой цветы на стеклянном футляре часов и, качаясь из стороны в сторону, поблёскивал медный маятник. А на самой верхней полке, возле Лориного фарфорового ящичка с малюсенькой золотой чашечкой и блюдечком на крышке, стояла на страже бело-корчневая собачка Кэрри.
На стене между дверьми двух новых комнат мама повесила деревянную полочку, которую много лет назад, когда они ещё жили в Больших Лесах Висконсина, папа подарил ей на Рождество. Каждый её цветочек и листочек, две маленькие веточки по краям и большая вьющаяся ветка, поднимавшаяся к большой звезде, венчавшей самую верхушку полочки, выглядели так хорошо, словно папа только вчера вырезал их своим складным ножом. И с этой старой полочки улыбалась бело-розовая фарфоровая пастушка, которую мама берегла с тех пор, когда Лоры ещё не было на свете.