Однако вернусь к этапу сооружения аэродинамической трубы. Энергия сжатого воздуха будет только тогда использоваться эффективно, когда между батареей под давлением и соплом Лаваля стоит клапан, который открывается на очень короткое время замера и потом опять закрывается. Господин Яффке поручил спроектировать и изготовить этот клапан старейшему конструктору господину Фигеру. Это было довольно сложное приспособление. Господин Фигер объяснял мне принцип его действия по конструкторским чертежам. При этом я заметил, что у него довольно неправильные представления о газодинамическом характере сжатого воздуха: господин Фигер разработал собственную теорию о сжимаемости, которую я лично признать не мог. Я заключил, что с такими неправильными воззрениями на основной физический процесс вряд ли можно изготовить хороший клапан. Я был против его конструкции и рассказал об этом господину Яффке и русскому главному инженеру господину Курганову. Но главный инженер настоял на том, чтобы конструкция господина Фигера была реализована. Клапан был построен и превосходно выдержал испытания, наилучшим образом соответствуя всем требованиям. Я, как пользователь аэродинамической трубы, мог быть доволен. Я много размышлял над тем, в чем состояла ошибочность моей оценки конструкции, и пришел к заключению, что в данном случае большой конструкторский опыт и интуитивно правильная инженерная мысль компенсировали недостатки понимания физического процесса.
Уже через четырнадцать дней после пробного пуска трубы мы должны были соорудить шумозащитный корпус вокруг до сих пор открытого участка измерения. Это было необходимо, так как свободная струя шумела ужасно. Даже с шумозащитным корпусом вокруг испытательного стенда стоял невообразимый грохот.
К пробному пуску я установил в разных местах подводящего трубопровода манометры. Они должны были регистрировать давление на батарее сосудов, поворотных коленах, ответвлениях и в различных местах трубы. Возле каждого манометра сидел наблюдатель, который после сигнального светового импульса из пункта управления, должен был синхронно записать давление. Затем я посмотрел на результаты замеров, они полностью соответствовали ожиданиям — за исключением одного места наблюдения, где стояло несколько манометров, и было два наблюдателя. Они сообщили, что сразу после подачи сжатого воздуха, давление от наивысшего значения так быстро упало до нуля, что было невозможно его записать. Я проверил манометры, они были в порядке. Все места стыков на трубопроводе были уплотнены. Я собрал все протоколы, уселся на скамеечку, сравнивал полученные данные и размышлял. Ко мне подошел старший из двух наблюдателей, господин Цулинский, мастер из наших мастерских, относящихся к сектору аэродинамики. «Прежде, чем Вы сломаете голову, я хочу раскрыть загадку», — начал он. Я оторвался от листков протоколов и услышал: «Когда канал запустился, раздался страшный грохот, и мы думали, что все взорвалось и полетело вверх». Он добавил, осознавая свою вину: «Извините, пожалуйста». Я дружески ему улыбнулся, как будто проблема была решена, и пожал ему руку. Никто из нас раньше не работал в сверхзвуковой трубе и не слышал этого ужасающего грохота.
Было уже довольно поздно, когда мастер и инженеры сектора аэродинамики, радостные, что все так хорошо функционирует, ушли из института. Для каждого из нас этот удавшийся пробный пуск был событием. Я радовался возможности проводить исследования на действующей установке. В деревеньке Городомли тоже был слышен громкий гул аэродинамическиой трубы. Моя жена рассказала мне позже, что наш четырехлетний сын очень хорошо мог отличить шум наддува аэродинамической трубы от шума силовых стендов. Если несколько минут слышался продолжительный гул, он быстро и безошибочно определял: «Это — папа, а это Умпфенбах».
Да, господин Умпфенбах, руководитель сектора двигателей, еще раньше нас ввел в действие испытательный стенд, на котором испытывал модельные двигатели ракет. И специалисты по управлению также проделывали свои опыты с большим шумом. Этот шум создавал самолет, медленно летящий биплан, который пеленговался, и направление которого фиксировалось рефлектором, закрепленным на очень длинной стальной мачте.
Наш маленький сын Петер очень боялся самолетов. Если он, играя на улице, слышал гул самолета, что случалось крайне редко, он тотчас, плача, несся в дом. Став постарше, он смог рассказать о причине своего страха. Подумав немного, Петер сказал: «От самолета может оторваться двигатель и упасть мне на голову». Мы ему никогда ничего не рассказывали о войне, налетах и бомбежках. Он не слышал от нас о наших прежних страхах, появлявшихся, когда мы ночью слышали над нами гул моторов самолетов и знали, что закрепленные на самолетах бомбы скоро будут падать вниз, а вскоре слышали и взрывы, иногда так близко, что в стеклах наших окон появлялись многочисленные трещины. В Городомле я иногда думал об этом. Может быть, что-то от этого страха родителей перед ужасами войны остается в наследственных воспоминаниях и передается затем последующему поколению.
Вскоре к экспериментальным работам нашего коллектива добавились пробные стрельбы ракет А-4. Они состоялись в казахской степи. От нашего коллектива туда поехали специалисты по замерам параметров полета, а также некоторые коллеги по управлению во главе с Хохом и Магнусом. Хох вернулся, увенчанный успехом, с выросшим чувством собственного достоинства, как римский полководец после выигранной битвы. К началу стрельб точность попадания ракет была далека от цели, однако Хох быстро понял причину. За одну ночь он изготовил автоматический прибор управления, и с этого момента все попадания были точными.
Конечно, каждый сотрудник нашего коллектива, в том числе и я, был заинтересован принять участие в старте баллистической ракеты. Но русское руководство института при выборе участников стрельб ограничилось только самыми необходимыми разработчиками. Так получилось, что я и в дальнейшем ни разу не принимал участие в таких экспериментах.
Еще я хочу упомянуть о следующем. В Блайхероде мы в своих научных отделах знакомили всех заинтересованных сотрудников из других секторов с нашими проблемами, методами их решения и результатами. Всех — от баллистиков до термодинамиков. В Городомле вначале тоже было обычным делом знакомить интересующихся коллег со своими исследованиями посредством докладов. Однако все это вскоре прекратилось, по-видимому, из-за растущей нагрузки, сжатых сроков работы и из-за того, что для незапланированных мероприятий оставалось совсем мало времени, и потому не было настроения этим заниматься. Я сам ни разу не переступил порог испытательного стенда по двигателям господина Умпфенбаха.
Он никогда не был ни в лаборатории аэродинамики, ни в отделе плоского водного канала, ни в сверхзвуковой аэродинамической трубе. Я не был в лаборатории господина Хоха, и он у нас тоже не появлялся. Все ограничивалось служебными заседаниями, которыми руководил главный инженер, официальными ответами на вопросы и докладами о проделанной работе.
«РАБОТЫ, КОТОРЫЕ СООТВЕТСТВОВАЛИ МОИМ НАКЛОННОСТЯМ…»
Вернер Альбринг рассказывает о том, что способствовало выбору им его профессии, и что определило область его исследований
В двадцатые годы двадцатого столетия, когда мне было от шести до шестнадцати лет, общественность проявляла большой интерес к техническому прогрессу и к вопросам естественных наук. Еще не все точки земной поверхности были доступны человеку, еще почти не были исследованы полярные области, не покорены многие высочайшие вершины. Сегодня уже трудно себе представить тогдашний восторг по поводу каждого удавшегося перелета через океан на дирижабле или самолете.
Значителен был и интерес многих людей к прогрессу в автомобилестроении или радиотехнике. Мы, молодые люди начала века, сами конструировали приемники, мотали катушки, из остатков старых пластинок и станиолевой бумаги делали конденсаторы. Конструкции автомобилей были тогда достаточно просты и наглядны. Без особых трудностей мы могли осуществить простой и даже средней трудности ремонт старого отцовского автомобиля.
Мой отец был заслуженным учителем реальной гимназии нашего небольшого вестфальского городка Швельм. От него я научился всегда вначале правильно формулировать возникающую проблему, внимательно относиться к чужим мнениям, взвешивать все возможные решения и только затем следовать по найденному, наиболее оптимальному, пути. В средней школе у меня было немало учителей, которые наряду с их педагогической деятельностью, вели собственные исследования в своих областях наук и тем самым заинтересовывали нас, учеников, в том, чтобы и мы сами работали с микроскопом, изучая тайны растений, или фотографировали Луну через подзорную трубу. Особенной радостью для меня было приходить в ателье к моему учителю рисования, который писал пейзажи и портреты в современном стиле.