— Стоп, приехали. Туши свет — сейчас увидишь.
Перед ними были руины странного здания, гигантские колеса, через которые проросла трава. Жестяной непонятный кузов, подломленная мачта, висевшая на тросе.
— Это канатная дорога, — сказал Командир дрогнувшим голосом. — Я тут родился — влево дома наши были. А теперь что-то нет ничего… Я, конечно, знал, что… нет, не так чтобы совсем ничего…
Экипаж принялся обустраиваться. Ганс вытащил самодельный мангал, а Мотя нашел в развалинах почти целый стол и стал приделывать к нему недостающую ножку. Командир курил и глядел на склон вверх, туда, куда уходили рваные тросы.
Староста в этот момент лихорадочно соображал, что делать, — за столом у него сидел озабоченный мельник. Плескался в кружках самогон, табачный чад лежал на полу белым одеялом, покрывая сапоги, копошился под низким потолком. Солярки старосте уже было не жалко — он представлял, как его дочь подсаживают на гусеницу, она карабкается на стальную круглую башню, и чернявый танкист, задерживая руку на девичьем заду, толкает ее вверх. Он даже помотал головой, отгоняя видение.
— Сосед, — вдруг сказал мельник, — а пошли им свою дочку поздно вечером. С припасом.
— Ты думай, что говоришь, — у нас ведь слажено все, — с тревогой глянул на него староста.
— Слажено — не разладится. Девка все равно в цене, одним разом больше, другим меньше, а мы в рельс стукнем тихо — на рассвете стукнем, пока остальные спят. Мой сынок и двинется пораньше, и вернется первым. А дочку твою он все равно возьмет. Хорошая ведь дочка, крепкая.
Это был выход, и староста понял это сразу, но для виду еще долго охал, сомневался и говорил невнятное, запивая каждое слово самогоном, будто чередуя питье и закуску.
Дочь старосты долго наблюдала за танкистами из-за кустов, пока не вскрикнула от неожиданности. Кто-то схватил ее в охапку и вытащил на открытое место. За спиной пахло машинным маслом, металлом и потом — чужие руки держали крепко, а их хозяин захохотал у нее над ухом.
Она сказала, что принесла обед, чтобы все было по правилам.
— По правилам, у нас все по правилам, — шептала она.
Руки разжались, и она чуть не упала. Человек, пахнувший машиной, исчез в кустах и снова вернулся с корзиной, что она выронила.
Танкисты, не обращая на нее внимания, склонились над корзиной и присвистнули.
Еды было вдосталь — и это было необычно. Необычным были и две бутыли, лежавшие на самом дне.
Дочь старосты усадили за стол, но она жевала, не чувствуя вкуса, только думала, возьмут ли они ее все сразу или по очереди. Командир ей нравился, и она решила, что лучше по очереди и Командир будет первым.
Она хлебнула самогона, но в этот момент почувствовала его странный вкус. Дремота начала наваливаться на нее, она заваливалась на плечо механика и вскоре начала падать в черный колодец забытья.
Тогда механик аккуратно положил ее на деревянную скамью.
— Я сразу понял, — сказал Мотя, — что дело нечисто. Да только зачем?
— Я догадываюсь — зачем, — мрачно сказал Командир. — Но дело не в этом. У меня нехорошие предчувствия. Дракон появился. Я чувствую Дракона, а это чутье меня никогда не обманывало. Так что завтра будет очень трудный день. Все спим тихо и без фокусов.
Мотя с сожалением хлопнул бесчувственное тело девушки по какой-то округлости (сам не понял, по какой) и ушел спать в танк, где уже ворочался мехвод. Командир расстелил спальник на земле и принялся смотреть в зоревое небо.
Предчувствия его не обманывали, и времени до рассвета оставалось немного. Нужно было спать, но он не мог закрыть глаза. Это были звезды его детства, и много лет назад он лежал так же, только дрожа от холода в своей мальчишечьей курточке, и смотрел в такое же небо, усыпанное жемчугом. Здесь, чуть севернее, был сделан его танк, и танк был немногим моложе его. Теперь они вернулись в то место, где оба родились и где не было никаких следов прежней жизни.
Экипаж храпел, девушка спала беззвучно. Он подумал, не пойти ли к ней. Но в тот же момент Командир услышал, как девушка мычит, просыпаясь. Пауза… Треснула ветка, другая, но уже тише, дальше — девушка, запинаясь, бежала прочь.
И он, перевернувшись на бок, сразу заснул.
Во сне он летел, будто вернувшись в детство, над городом — над зеленью парков, над садами и узкими улицами, заросшими каштанами, над рекой с полуобнажившимся дном. Он искал свой дом и не мог найти, но все равно сон был сладким, как бывает сладок леденец в детстве, и светел, как летнее утро.
Он проснулся оттого, что мехвод тряс его за плечо.
— Кажется, пора.