Которые оказались не напрасны.
Он слишком хорошо знал, как пахнет свежая кровь. И когда слегка припорошенный снегом холмик в стороне от помойных ям болезненно шевельнулся, Тойфель понял, что не ошибся.
Каким-то чудом Урод сумел добежать до единственного известного ему спасительного выхода и даже как-то открыть его. Теперь обессиленный ранами и холодом забавный человек умирал на снегу, в том самом месте, куда обычно оттаскивали трупы других погибших или убитых заключенных.
Доберман сделал неуверенный шаг в сторону Урода и остановился.
А потом он почуял Пся Крев. Что бы ни заставило их уйти, свежая кровь как магнитом тянула трупоедов обратно.
Человек тихо застонал, он был еще жив, и Тойфель сам не понял, как бросился вперед.
Пересечь границу оказалось удивительно легко. Коричневым пятном на белом снежке доберман кинулся вниз по склону, к умирающему Уроду, и встал над ним, с глухим рыком поднимая загривок.
Из темноты на него уже сверкали красные огоньки глаз, все болото будто вибрировало от низкого, все нарастающего рыка. Темными, подрагивающими от напряжения силуэтами Пся Крев крались к нему по снегу. Первым, не скрываясь, шел Паныч.
Паныч был огромен и страшен, и оскаленная, вызверенная морда его выражала ликование. Настал его час.
Тойфель заложил назад уши, чувствуя, как глухо клокочет ярость в его глотке. Ярость и нечто большее, нечто заложенное глубинным внутренним инстинктом и чувством собачьей гордости — стремление защищать.
Оставляя свою свору чуть позади, Паныч приблизился первым. Разномастные прихвостни слушались его беспрекословно, образуя широкое кольцо вокруг еле живого человека, застывшего над ним добермана и своего вожака. Трупоеды хорошо понимали, что, невзирая на возраст, доберман еще способен разорвать или покалечить первого, кто рискнет напасть на него, и охотно предоставляли эту честь Панычу.
Чудовищный волкодав остановился на расстоянии прыжка от Тойфеля. Будто знал, что скованный своими принципами доберман не сможет и на шаг отойти от Урода.
Глазам не верю. Ты все-таки вышел к нам? Вышел защищать ЭТО?
Карие глаза волкодава насмешливо поблескивали.
В холодной, не до конца промерзшей жиже болота у Тойфеля дьявольски мерзли лапы, но это было лучше, чем если бы болото успело совсем замерзнуть. На льду у него было бы меньше шансов.
Впрочем, шансов не было бы при любом раскладе.
Не понимаю.
Старый доберман и матерый волкодав стояли друг против друга, готовые биться за умирающего выродка человеческой породы. Выбор верности. В пронзительной холодной темноте ветер приносил с Балтийского моря таинственные непонятные звуки.
Твои хозяева приговорили его, как многих других. Почему ради него ты нарушил нашу границу? Зачем отдавать за него свою жизнь?
Ты не поймешь, трупоед.
Доберман стоял над истекающим кровью, замерзающим горбуном неведомого рода, как стоял бы над любым немецким солдатом, нуждающимся в его помощи. Он знал, что прав. Он не смог бы объяснить это не то что Панычу, а даже собственным детям.
Почему, старик?
Волкодав медлил и ждал ответа, и в глубине его глаз уже не было ни ярости, ни торжества, а только чистая, такая детская еще обида. Мощная почти болезненная судорога узнавания накатила волной, заставляя его жадно втянуть воздух, будто в попытке почуять то, чего нельзя объяснить или увидеть.
Ты никогда не понимал этого, Рогоро.
Паныч дернулся, как будто его обожгли. Напряженно ждавшие Пся Крев отпрянули, напутанные его резким движением. Когда ему удалось справиться с собой, в темных глазах на ощеренной морде сияли безумные искры, веселые и горькие одновременно.
Гррао?
Пронзительный взгляд — внутрь, глубоко, чуть ли не до боли.
Гррао. Вот уж кого я не гадал встретить — здесь и в такое время.
Да, Рогоро, с нашей последней встречи прошло много жизней.
Урод завозился на снегу, быстро, нелепо бормоча что-то гнусаво-плаксивым голосом. Тойфель покосился на него, на мгновение упуская из внимания Паныча, открывая горло…
Проклятый Гррао, ты никогда не считал меня чем-то стоящим, да?
Волкодав обнажил страшные клыки и шагнул ближе.
Старая тварь с дурацкими идеалами, ты умрешь, так и не поняв, как нелепо и смешно твое стремление защищать. Мы — Псы Большой Охоты, если ты еще помнишь, мы живем не для этого.
Доберман спокойно смотрел на ярящегося вожака Пся Крев.