Пронзительно закричал мальчишка лет десяти за крайним столиком: он тыкал пальцем в окно, лицо его исказилось в испуге. Люди в кафе повскакивали, опрокидывая столы и стулья, загомонили, кинулись к выходу. Снаружи клубилась белая с серым дымка, и тёмные фигуры растворялись в ней, как кусочки сахара в горячем чае. Туман возник ниоткуда. Сразу. Точно был здесь всегда.
— Отключите свет, газ, воду. Возьмите документы, деньги, продукты, воду, медикаменты. Предупредите соседей, окажите помощь больным и престарелым. Сбор на эвакопунктах Северного и Западного районов, вывоз из которых будет осуществляться железнодорожным и автомобильным транспортом. Также будут организованы пешие колонны. Сам туман, предположительно, не опасен, угрозу представляют неизвестные формы жизни, обнаруженные…
Ксюша растерянно вглядывалась в стелющуюся за окнами мглу. За спиной шумно дышала Люда.
— Там… — Она всхлипнула. — Там…
— …повторяю: враждебные человеку формы… Ксюша не видела, что — там. Но ей было страшно, страшно до оглушительно звонкой, вибрирующей пустоты в голове, ватных, негнущихся ног и противного, вяжущего привкуса во рту.
— Пойдём! — истерически взвизгнула Люда. — Пойдём, ради бога, пока они не пришли и…
Кто «они»? — хотела спросить Ксюша, а ноги уже несли её вперёд.
«…лено чрезвычайное положение! — гремело в динамиках, когда девушки выбегали из здания навстречу бурлящей толпе, мгновенно образовавшимся пробкам и гибели привычно-обыденного. — Соблюдайте спокойствие и порядок. При невозможности эвакуации…»
Девушки двигались в непроницаемой для света, ощутимо вязкой мути, как в киселе, как в дурном сне, нескончаемом кошмаре, когда хочется проснуться, когда за то, чтобы проснуться, можно отдать полжизни, но сил не хватает, хуже — их совершенно нет, силы давно иссякли, последний отчаянный рывок забрал эти крошечные остатки сил, но вместо того, чтобы вывести из кошмара, погрузил в новый, ещё более отвратительный, в котором наконец-то появились… они. Да! пусть! наконец-то. Ты устала бояться, устала шарахаться от каждого встречного, где они, неизвестные и враждебные формы? Где враг?!
И они появились. Медлительные, размыто-кисейные, похожие на медуз, на рыб, вообще ни на что не похожие. Они плавно кружили над ополоумевшей, невменяемой от ужаса толпой и неторопливо, разборчиво выхватывали то одну, то другую жертву…
После те, кто выжил, рассказывали о ртутно блестящих, переползающих с места на место лужах — пластунах; о пепельных сгустках, напоминающих воздушные шары; о тихом шорохе разворачивающегося и скользящего со змеиной грацией «серпантина». Тем, кто выжил, катастрофически не хватало слов, и они называли все эти ленты, и сгустки, и шары первым, что приходило в голову. Ведь как-то нужно было их называть. Все это было после, а тогда… никто не ощущал ничего, кроме страха.
Туман наползал на город, окутывал, оплетал жуткой сетью, его рыхлые молочные пласты погребали под собой людей, машины, улицы. В вышине белёсая дымка истончалась, и крыши домов сливались с серой извёсткой неба. В навалившейся в одночасье мгле мелькали бледные чужеродные тени. Городом владела паника.
Я никогда не брошу тебя, сказал он давным-давно, в прошлой, досентябрьской жизни. Даже если умру.
«Даже если умру», — пишешь ты на невидимом стекле. Оно давит, давит со всех сторон, если писать — становится не так тяжело, и кажется, что давление слабеет, исчезает.
«Коля…» — палец скользит по твёрдой, слегка упругой поверхности.
«Коля…»
Ты — мушка в янтаре, в доисторическом янтаре. Прекрасно сохранившийся осколок эпохи. Время бежит тебя, и твой удел — ждать, ждать, ждать, пока однажды…
«Ты прекрасна, возлюбленная моя», — говорил он, смеясь.
«Песнь песней?» — узнавала ты.
«Как лента алая губы твои, — продолжал он. — Глаза твои голубиные под кудрями твоими».
И ты счастливо жмурилась, думая: ещё, говори ещё, не останавливайся, пожалуйста, мне так приятно слышать это.
«Пленила ты сердце моё, сестра моя, невеста! пленила ты сердце моё одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей, — говорил Коля и тут же шутливо предлагал: — Выходи за меня замуж».
Это у вас была такая игра. На самом деле до свадьбы оставалось всего ничего. Её, посовещавшись с родственниками, назначили на октябрь. Уже и заявление в ЗАГС подали: очередь там, загодя надо. А Коля раз за разом все просил твоей руки.
И ты с радостью подыгрывала ему. Обещала, отказывала, дразнила. Но тогда, в тот незабываемо долгий августовский вечер — вы ещё бродили в парке, сидели на скамеечке возле фонтана, и струи воды, бьющие из гранитной чаши, искрились в лучах предзакатного солнца, — он, внезапно посерьёзнев, сказал: я никогда не брошу тебя.