Джазмин, кажется, стоя засыпает, а Инга дышит прерывисто, как после бега, и глаза сверкают двумя спятившими звездами.
— В жизни столько враждебного, злого, грязного, и без Высших не было бы вообще никакого света и добра.
— Инга, светлое и доброе вырастает и живет само по себе, как сорная трава в трещинах городского асфальта. На беду или к счастью, оно только в такой форме и может существовать, хотя люди испокон веков притворяются, будто дело обстоит не так. Ты знаешь о том, что никаких армий добра в природе не существует?
— В природе — нет, другое дело в обществе…
— Угу, и в обществе тоже. Добро стихийно и независимо, индивидуальная душевная поросль, чертовски важная для нашего бытия, но не поддающаяся никакой бюрократизации. От означенных попыток оно быстро вырождается и в худшем случае оборачивается своей противоположностью — объединившиеся адепты милосердного бога живьем жгут на кострах людей и животных, победившие борцы за социальную справедливость убивают либо превращают в рабов миллионы так называемых врагов народа. Вспомни историю Земли Изначальной, зачем я, черт побери, заставляла вас с Матиасом все это читать? В менее тяжелых случаях то, чему нет цены, подменяется торжеством формализма и отстаиванием групповых интересов. Общества негодяев разного толка, всевозможные армии зла — этого в человеческой истории пруд пруди, а свет на то и свет, что руками его не ухватишь. Не думай, что во мне взыграл пессимизм, трава-то растет себе и растет, несмотря ни на что… А привлекающие тебя Высшие — всего лишь еще одна тупиковая игра. Помнишь сказку о Стерките-Жмотке, которая бегала угощаться по соседям, а сама даже вчерашней хлебной коркой поделиться жалела? Тебе это никого не напоминает?
— Нет! — враждебно выпалила, почти выкрикнула Инга, ее тонкие ноздри истерически трепетали и раздувались.
— Госпожа Эйцнер вчерашними корками не разбрасывается, — усмехнулась Джазмин.
— Ее помощь надо заслужить! Ничего не должно даваться человеку даром.
— Кстати, заметь, Валеас, которого уж никак добрым не назовешь, когда его попросили спасти умирающего, попросту пошел и сделал, не требуя никакой платы.
— Показал свою крутизну, это само по себе плата. И теперь ему заложника подавай, ту жизнь, которую подарил, он так же легко заберет назад.
— Не думаю, что жизнь заложника будет под угрозой. Валеасу просто нужна компания. Я пыталась поговорить с ним на эту тему, но он не захотел меня слушать. — Она печально покачала головой и затянулась, слегка прижмуриваясь от чада угасающего костра.
— Валеас всего-навсего человек, а Высшие стоят выше добра и зла, к ним нельзя применять повседневные человеческие мерки.
— Угу, здесь ты еще как права. Есть зло, одинокое или групповое, есть добро, свободное, незащищенное и вопреки всему неистребимое, и есть, условно говоря, третья сила, которая очень любит выдавать себя за добро, имя ей — подлость. Высшие осуждают зло и как огня чураются настоящего добра, зато подлость — их родная стихия. Они называют ее неизбежностью и считают, что благовидных целей нужно добиваться максимально дрянными способами, иначе, видимо, удовольствие не то. Расщедрившись на что-нибудь полезное для окружающих, они попутно причиняют страдания и потери, это у них принципиальное правило. Грузовик, который везет хлеб для голодающих, по дороге обязательно должен кого-нибудь задавить, и все в этом роде. Пожалуй, Эберту сказочно повезло, что вылечил его злой Валеас, а не Тарасия Эйцнер. Иначе, вполне возможно, выздоровление так бы ему отлилось, что лучше уж пневмониях летальным исходом. Хуже всего то, что они при этом упорно называют свою деятельность «добром», девальвируя таким образом само понятие и внося путаницу в вечные вопросы. У них цель всегда оправдывает средства — то есть светлая цель является стопудовым оправданием грязной и жестокой практики, которая для так называемых Высших в Действительности куда важнее задекларированных целей. Это старо, как мир, и пошло, как куча дерьма в подъезде многоквартирного дома.
Тут Инга, все порывавшаяся выдать какие-то возражения, с судорожным всхлипом ринулась в объятия Джазмин… Так мне показалось в первый момент. Темень ведь ночная, костерок еле теплится, подробностей не разглядишь. Наставница тоже издала тонкий полувизг-полувсхлип, отшатнулась. Инга шагнула следом и, когда та осела на снег, рванула в стороны полы ее шубы, ударила еще раза три, примериваясь, как будто перед ней манекен кесу на занятиях по самообороне.
Джазмин больше не шевелилась. Сжавшаяся в комок Инга быстро огляделась, потом старательно, словно зарабатывая хорошую оценку, вытерла о мех шубы окровавленный нож, вскочила и вытянула над телом руки с растопыренными пальцами, наводя скрывающие чары. Так себе чары, ученические, вовсе не та вязкая дрянь, которую лесной колдун нейтрализовал с немалым трудом, провозившись больше часа.