IV.
На другое утро Авдотья Ивановна проснулась с головной болью. Анисья успела уже затопить печь и гремела ухватами. Маркыч еще спал. Степанида проснулась раньше всех и ушла на фабрику. Когда Маркыч проснулся, Анисья сурово сказала ему: -- С какой это радости натрескался-то вчера? Маркыч молчал, сознавая свою виновность. Ему страшно хотелось опохмелиться, а бутылка с водкой, конечно, была спрятана. Работать сегодня он не мог и, сидя на кровати, проговорил суровым голосом: -- А я, Анисья, того... Значит, в город за товаром... Давно надо сходить, да все не мог собраться. Анисья хотела обругать эту коварную выдумку, но Авдотья Ивановна ее предупредила: -- Батя, и то сходите в город, а назад приезжайте с товаром на извозчике... Мне пешком отсюда не уйти по вашей распутице. -- Веррно!-- согласился Маркыч.-- Куды тебе с твоим хвостом по грязи шлепать... -- Знаем мы твой товар,-- ворчала Аписья.-- Прямо в трактир попадешь. -- Ах, Боже мой!-- застонал Маркыч, хватаясь в отчаянии за голову.-- Дуня! Кажется, я тебе родитель? Правильно... И, значит, ты обвязана уважать родителев... А она что говорит: в трактир... Когда Маркыч с ожесточением глотал горячий чай, чтобы залить внутренний жар, Авдотья Ивановна незаметно сунула ему рубль, и он сразу повеселел. -- Так я того, старуха...-- заговорил он, стараясь придать голосу ласковость.-- Без сумления... в лучшем виде... Анисья угрюмо молчала. Маркыч торопливо собрался и, весело подмигнув дочери, шмыгнул в дверь. Петька колол на дворе дрова. -- Петь, а Петь...-- пробормотал Маркыч, ухмыляясь и показывая серебряный рубль.-- Это нам с тобой любезнюющая твоя сестрица пожертвовала на пропой души. Ты-то чаишком побалуешься в трактире, а я червячка заморю... так, самую малость... Значит, и товару прихватим, а обратно, как купцы, на извозчике прикатим. Умиленный полученным рублем, Маркыч хотел удружить дочери. Он понимал, что ей хотелось разговориться с матерью "по душам" и что он с Петькой только помешал бы этим бабьим разговорам. Пусть наговорятся досыта на свободности. А то еще рев поднимут, бабьим делом, святых вон уноси. Одним словом, Маркыч проявил много дипломатических талантов. У Петьки был свой расчет. Он был смирный и непьющий парень и надеялся сохранить отца от излишних увлечений. -- А старуха бутылку с водкой спрятала...-- смеялся Маркыч, крутя головой.-- Ну, ничего, останется про запас. По уходе Маркыча в избе некоторое время царило молчание, которое Анисья нарушила вопросом: -- Ну, а как там Лизавета в Питере? -- Ничего, живет.... Замужем она, так что ей делается. -- А муж-то каков? -- Муж ничего... Он в швейцарах служит. Двадцать пять рублей жалованья, готовая квартира, на чай получает с господ... Ребеночек у них был да помер. Поздно она замуж вышла, и доктор сказал, что больше детей не будет. -- Вот счастливая-то!-- ахнула Анисья.-- Совсем не будет? А у нас как бабы-то с ребятами бьются... -- Рано выдаете девушек замуж,-- заметила Авдотья Ивановна. Анисья ничего не ответила, хотя и поняла, куда метила питерская дочь. Она сделала вид, что занята своими лепешками которыми хотела угостить. -- Любила ты прежде их, когда была маленькая,-- говорила она, подавая лепешки на стол.-- Уж не взыщи, как печь испекла... Авдотья Ивановна с удовольствием принялась за эти домашния лепешки, о которых так часто вспоминала в Петербурге. Анисья присела на лавку и, подперев щеку рукой, смотрела на дочь жалостливыми глазами. -- Покушай, милая,--приговаривала она.-- У нас такая и поговорка деревенская есть: "в Питере толсто звонят, да тонко едят". Кушай на здоровье... Оне опять заговорили о тетке Лизавете. Анисья только качала головой, когда слушала перечисление неистощимых богатств жены швейцара. Целых три сундука набито добром, два самовара, новая беличья шубка, два шелковых платья и т. д. Тетка Лизавета дошла до такой роскоши, что даже в самые сильные жары летом ходит в резиновых калошах. -- А денег-то, денег-то, поди, сколько напрятала? -- Ну, денег у нея нет,-- обяснила Авдотья Ивановна.-- Муж смирный, непьющий, а деньги все до копейки при себе держит.. Тетка не знает даже, сколько у него... Взаймы дает под большие проценты. По деревенской политике, только после этих предварительных разговоров Анисья подошла к главному, т.-е. к тому, как живет сама Авдотья Ивановна. -- Ничего, мамынька, помаленьку,-- уклончиво ответила Авдотья Ивановна и вздохнула.-- Не жалуюсь... Конечно, сначала-то глупа была. Попала в Питер, точно в лес... А теперь вот как даже привыкла, точно у себя дома. -- Ты как же, значит, у своего генерала... воопче... -- Я-то?.. Я в роде экономки, мамынька, то-есть все хозяйство у него веду. У меня даже своя горничная есть... -- Трудно, поди. -- Нет, ничего... А вот сначала, действительно, ох, как было трудно! Хотела руки даже на себя наложить... У смерти конец приходил. Анисья подвинулась совсем близко к дочери и, оглядевшись, спросила шопотом: -- А почему ты замуж не выходишь, Дуня? Авдотья Ивановна засмеялась и ответила овсен весело: -- Замуж, мамынька? А сколько угодно женихов. Любого да лучшаго выбирай. -- Ну, и выходи, пока годы не ушли. Не век вековать около генерала-то... Женским делом мало ли что может случиться. -- Ах, мамынька, мамынька, какая вы смешная!-- продолжая улыбаться, говорила Авдотья Ивановна.-- Сказала, что женихов сколько угодно... Все у меня есть, слава Богу, и лицом не хуже других... -- А я бы, Дунюшка, и умерла спокойно, кабы ты настоящий закон приняла,-- продолжала уговаривать Анисья попрежнему шопотом. Авдотья Ивановна вскочила, прошлась несколько раз по комнате и совершенно неожиданно расплакалась. "Ох, кто-нибудь у ней есть из женатых, которому нельзя жениться!" -- думала Анисья. Присев к столу и положив голову на руки, Авдотья Ивановна глухо рыдала. -- Ну, перестань, голубка... Я ведь так, к слову, Дунюшка. О тебе же забочусь... Мало ли худых людей на белом свете. Другой прикачнется к девушке и не отвяжешься от него... Головушку с плеч снимет. -- Ах, совсем не то, мамынька!.. Во второй раз голову не снимают... Глупа была, молода... А дело не в том, мамынька. Плохого мужа мне не надо, то-есть из черняди, а за хорошаго выходить совестно... От последних слов у Анисьи захолонуло на душе, и она строго поджала губы. По деревенской логике в ея глазах дочь являлась совсем пропащим человеком. -- Может, и дети были?-- строго спросила Анисья. -- А разве я мертвая? Конечно, были,-- ответила Авдотья Ивановна, вытирая слезы.-- Перваго-то, мальчика, в воспитательный отдала... Умер... Осталась девочка, четвертый год пошел, ну, эту я сама воспитываю. При себе мне ее держать неудобно... живет у знакомой женщины... Десять рублей в месяц плачу. -- А отец? Авдотья Ивановна вся вспыхнула, точно ее ударили прямо по лицу. Ее злил строгий тон матери и вообще самая форма допроса. -- Вот отца-то я, мамынька, и сама не знаю... Не один был, не разберешь, который... -- И генерал тут же замешался? -- Генерал -- совсем другое