– Все живут. А я не могу. Почему так?
– А Бог его знает. Я вот тоже много без чего жить не могу, а ты, например, спокойно без этого обходишься. Все мы разные.
– Но ты – ты знаешь, как добиться, чтоб это "много чего" в твоей жизни появилось! А я… Я удавлюсь, Радка! Удавлю-у-усь!
Катерина зарыдала, уронив голову на руки. Тонкие пальцы еле выдерживали тяжесть беды.
– Мечтала выставляться! О славе мечтала, о признании… Господи, да зачем мне все это было надо?!.. Ощущать в себе целый мир! Уметь дарить людям радость!.. Творить. Просто – уметь творить. Вот – смысл жизни. Но разве я понимала тогда? А теперь – все. Поздно. Нет смысла. Я все потеряла. – Размазывая слезы по лицу, Катя опять отвернулась к окну.
За окном был вечерний двор. Солнце отражалось в сотнях стекол и, изломанное, погибало за пятиэтажкой. Детишки визжали, играли в догонялки; лаял старый дворовый пес, а на углу скверика ссорилась любовная парочка. Худая девчонка с лиловыми волосами бурно высказывалась своему бойфренду, а тот угрюмо разглядывал носки кроссовок. Наконец она иссякла и, вероятно, бросив напоследок нечто убийственное, резко развернулась с намерением уйти прочь. Парень поймал ее руку, за что получил здоровенную затрещину.
Тогда уже бойфренд побагровел и, отбросив от себя фенечку, сорванную случайно с тонкого запястья, крупными шагами удалился вглубь сквера. Лиловая бросилась за ним.
К месту скандала тут же направилась нелепая фигура-пугало. Старый Мусорщик строго соблюдал свой ритуал. Он с трудом наклонился и положил в карман разорванный браслетик.
– Да, я все потеряла, – повторила Катерина, машинально следя за мешковатым чудаком.
– Шел – нашел – потерял. Потерял, да и забыл, – сказала Рада машинально.
– Что?
– Потерял да и забыл, говорю. Помнишь, этот дурень все время повторяет.
– Повторяет… Ну да.
Память услужливо, без всякого спроса, подсказала продолжение приставучего стишка: "я поднял-подобрал, куда надо положил. Не ищи – и не взыщи".
Вдруг Катя подскочила на стуле и впилась глазами в окно.
Мусорщик. Стишок.
Мусорщик.
Психологи называют это "инсайт". Внезапное озарение. Так человек, некоторое время бездумно смотрящий на разбросанные запчасти, вдруг понимает, как собрать из всего этого позарез необходимое.
Катя, не попрощавшись, быстро запрыгнула в туфли и понеслась вниз по лестнице.
Мусорщик сидел на лавочке под липой. Запыхавшаяся Катерина подлетела к нему.
Подлетела – и остановилась.
Вся фантастичность ее предположений тут же ясно обозначилась в голове. Да и предположений-то особых не было. Просто темная, туманная догадка.
Странный старичок светло смотрел в никуда.
Что ты ему предъявишь, Катя? Что?
Между тем, она была уверена. Уверена, как провидица или безумная.
– Вы… Ты… Это ведь – ты? – Мусорщик посмотрел на нее и сквозь нее, а потом равнодушно отвернулся. – Ты… Это ты, старая швабра, украл мою жизнь!
Не помня себя, девушка схватила старика за грудки и принялась тормошить. Старикашка заперхал, натужно закряхтел, и Катерина со страхом выпустила драный пиджак.
Но Мусорщик просто смеялся. Заходился старческим булькающим смехом.
– Не крал! – наконец тонко выкрикнул он детским дискантовым голосом. – Не крал! Выбросила, сама! Все вы – выбрасываете… – Потом он внимательно посмотрел на художницу и добавил – теперь уже низким грудным басом. – Не ищи теперь. И – не взыщи. Люди много чего считают мусором. Кидают, бросают, забывают. Потом спохватываются, ан поздно-с. Мусорщик уже выгреб урну подчистую. Всем надо как-то жить, милая. Если вы не хотите жить свою жизнь, я живу ее вместо вас. Бросаетесь… Эмоциями – всегда, чувствами – часто… Смыслом жизни – иногда. Редко. Но – бросаетесь.
Катерина окаменела. В ее груди билось одно – ненависть к этому нелюдю.
– Ты. Какое ты имеешь право?! Это… Это тебе не принадлежит!
– Это никому не принадлежит. То, что бросил хозяин, принадлежит нашедшему.
– Отдай. Сей час же. Сию минуту. Отдай назад!
– Что – отдать? – хитро прищурился Мусорщик, заговорив голосом Катерины. – Ты сама-то хоть знаешь, что выбросила?.. Иногда люди швыряют в помойку алмазы!
Катя вгляделась в глаза старичка. Они светились изнутри отблеском неземного.
"Вдохновение"…
– Талант. Мой талант!
– Ага, – радостно кивнул Мусорщик, заговорив каким-то четвертым, наглым и веселым голосом. – И дураком был бы, если б вернул обратно. – Он опять расплылся в улыбке – старый мерзкий вампир, пьющий чужие души. – Вы, люди, даже не понимаете, какая это благодать… Дыхание бога. Ты ж не справишься с ним, глупенькая. Оно тебя раздавит. Проклянешь себя. Не достанет силы духа.
– Не тебе решать это, старый шут. Я… Тебя убью. Уничтожу. Еще не знаю, как… Но всю жизнь положу на это. Такие, как ты, не должны быть на свете. Я…
– Глупенькая, – ласково пожалел старик. – Глупая. Если так уж просишь, я – отдам. Но в обмен. На что-нибудь столь же ценное. Как пишут, "за солидное вознаграждение". Идет? – Он протянул вперед собой грязную пятерню.
Катя растерянно опустила руки. Нелепый, невозможный торг.
Бред.
– Что… Что ты хочешь?
– То, что тебе и так никогда больше не пригодится. После того, как получишь свой талант назад.
– Что это?
– Ну, если я назову, ты никогда не отдашь по доброй воле. А мне нужна именно добрая воля. – Старик пожевал нижнюю губу и добавил с досадой. – Я, вообще, давно хочу получить это. Но еще никто и никогда это не выбрасывал. Вот так… Ну, идет – или нет? Могу ведь передумать.
Пятерня ждала.
Катя вспомнила бухгалтерию, две недели равнодушной жизни, беспомощность при виде холста… Радкины восторженные глаза и слезы старого учителя.
– Идет, – твердо сказала она, взявшись за протянутую руку. – Что бы ты ни забрал, это – достаточная цена. Я согласна.
– Ну, вот и славно, – заблеял нелюдь козлиным тенором. – Вот и славно! Торг свершился, – торжественно добавил он.
Катя отняла руку, и в тот же миг поняла, что он действительно свершился.
Мир расцвел тысячью созвучий красоты.
Девушка широко раскрыла глаза – так, словно впервые увидела старый двор.
Она была младенцем, плакавшим от невозможности выразить все, что стеснилось внутри.
Словно все чувства, все печали, горести и радости мира ринулись в ее сердце, поселив там великое волнение и мятеж. Они рвали душу на части и желали одного – выбраться наружу.
Она сразу забыла о старом Мусорщике, о странном торге и о его последствиях, упиваясь ощущением Смысла…
Мусорщик смотрел ей вслед – и улыбался.
Он был не злым существом. Просто у него, действительно, не было иного пути заполучить то, чего он так хотел, но чем – увы! – никто не бросается.
А всем надо как-то жить.
Старик чувствовал блаженный, мудрый, великий Покой.
Рене Маори
Врач мертвых
Славная деревня Никаноровка, та, что всего в двадцати километрах от ближайшего райцентра, считалась аномальной зоной. Деревня была небольшая, так и слава о ней была небольшой, примерно пятнадцати километров в диаметре. То есть, об аномалии знали лишь ближайшие деревни, а вот в городе об этом и не слыхивали. До тех пор, пока в районную газету, изголодавшуюся по сенсациям, не пришло письмо, написанное корявым почерком. Рука, написавшая это письмо, привыкла к тяжелой работе, могла и коня на скаку остановить, и поле вспахать. Но вот такой крошечный предмет, как авторучка, оказался для нее неподъемным. Поэтому буквы в письме налезали одна на другую и наклонялись вкривь и вкось.
На стол главного письмо прибыло заботливо развернутым заведующей отдела писем, и приколотым стальной скрепкой к родному конверту. С трудом продираясь сквозь красивости народного языка, редактор, наконец, уразумел, что речь идет о каком-то странном явлении, которое до такой степени является странным, что районная газеты обязана его осветить и разнести, подобно голубю, во все уголки необъятной России. Или хотя бы до Москвы. В самом конце была приписка: "Приезжайте скорее, чтобы успеть на похороны".