Джилли подняла голову. Гун пребывал в том самом состоянии, в каком она привыкла видеть его в доме у Брэмли, то есть не в духе. Может, это просто лицо у него такое, подумала Джилли, пытаясь придать себе смелости. Есть ведь люди, которые кажутся недовольными, даже когда они очень счастливы. Но и эта мысль не помогла ей справиться с дрожью, которая сотрясала все ее тело, пока она карабкалась по груде щебня наверх, к Гуну.
— У тебя есть то, что принадлежит нам, — сказал он.
Голос его был мрачен. Рассказ Кристи во всех подробностях всплыл в памяти Джилли. В горле у нее пересохло.
— Э, я не хотела... — начала она, но потом просто отдала ему барабан.
Гун принял его с видимым трепетом, но не успела Джилли отойти, схватил ее другую руку. Острая боль пронзила ее — вся кожа на ладони, от запястья до кончиков пальцев, почернела.
«Вот оно, проклятие, — подумала она. — Сейчас у меня отвалится рука, прямо здесь, не сходя с места. И я никогда уже не буду рисовать...»
Гун плюнул ей на ладонь, и боль умерла, словно не бывало. Джилли изумленно наблюдала, как пятно превращается в шелушащуюся сухую корочку. Гун встряхнул ее руку, и черный налет осыпался наземь. Кожа на ладони снова стала нежная и розовая.
— А как же... проклятие? — выдавила она. — Разве меня не пометили? У Кристи сказано...
— Знание — вот твое проклятие, — ответил Гун.
— А?..
Но он уже повернулся к толпе. Пока Джилли осторожно спускалась по куче щебня на землю, где ее ждала Мэран, Гун кончиками пальцев выбил на барабане затейливую дробь. Это был ритм — причудливый, но настоящий. Музыканты подхватили свои инструменты — на этот раз они держали их как надо, — и величавые ноты плавным маршем тронулись по его торной дороге. Это пиршество звука так же отличалось от одинокой песни флейты Мэран, как солнечный свет отличается от лунного, но в нем была своя сила. Своя магия.
И вся она подчинялась ритму, который Гун выбивал на каменном барабане так уверенно, словно никогда в жизни ничего другого не делал.
— Так он и есть настоящий король? — шепотом спросила Джилли у подруги.
Мэран кивнула.
— А что же он тогда делает у Брэмли?
— Не знаю, — ответила Мэран. — Но думаю, что король — или королевский сын — волен жить, где захочет, покуда он не забывает о своих обязанностях перед подданными и не реже раза в месяц спускается сюда.
— А как ты думаешь, он еще вернется к Брэмли?
— Я не думаю, я знаю, что вернется, — был ответ Мэран.
Джилли окинула взглядом толпу скокинов. Они больше не казались ей устрашающими. Скорее забавными: нескладные человечки с толстыми животами, круглыми головами, тонкими, как палочки, ручками и ножками, но все же именно человечки. Прислушавшись к их музыке, она уловила ее правдивую суть и спросила у Мэран, почему они не боятся ее, ведь в ней истина.
— Потому, что это их собственная истина, — ответила она.
— Но не бывает истины отдельно для каждого, — запротестовала Джилли. — Правда — одна, она либо есть, либо ее нет.
Но Мэран лишь молча обняла девушку за плечи. Еле заметная улыбка играла в уголках ее губ.
— Нам пора домой, — сказала она.
— Похоже, я легко отделалась, — заявила Джилли на обратном пути. — Ну, я имею в виду проклятие и все такое.
— Иногда знание бывает ужасной обузой, — отозвалась Мэран. — Многие верят, что именно оно послужило причиной изгнания Адама и Евы из рая.
— И все-таки хорошо, что они обрели его, правда?
Мэран кивнула:
— Думаю, да. Хотя с ним пришло и страдание, с которым мы неразлучны и по сей день.
— Тоже верно, — согласилась Джилли.
— Нам надо идти, — окликнула девушку Мэран, когда та замедлила шаг и оглянулась на прощание.
Джилли поспешила за ней, но картина, которую она увидела в тот миг, навсегда врезалась в ее память. Гун с каменным барабаном в руках. Толпа скокинов. И громадные тени, пляшущие на стенах зданий Старого города в отблесках костров.
А музыка не умолкала.
Профессор Дейпл слушал не перебивая, хотя сотни вопросов так и вертелись у него на языке, по крайней мере с середины рассказа. Когда история подошла к концу, он откинулся на спинку кресла, снял очки и начал полировать их привычным движением.
— Думаю, из этого выйдет отличный рассказ для твоей новой книги, — заметил он наконец.
Кристи Риделл, который сидел по другую сторону стола, только ухмыльнулся в ответ.
— Но Джилли он не понравится, — продолжал Брэмли. — Ты же знаешь, как она относится к твоей писанине.
— Так это же она сама мне и рассказала, — ответил Кристи.
Брэмли немедленно скорчил такую мину, словно хотел сказать: «А я тебе что говорил с самого начала?»
— Она и впрямь легко отделалась, — заявил он, меняя тактику.
Брови Кристи удивленно поползли вверх:
— Ничего себе легко! Знать, что другой мир существует на самом деле, это, по-твоему, легко? Каждый раз, услышав очередную бредовую историю, спрашивать себя, а вдруг это правда, по-твоему, легко? А вечно молчать о своем знании, чтобы другие не подумали, что у тебя совсем крыша поехала, это, по-твоему, легко?
— Так вот, значит, как относятся к нам люди? — спросил Брэмли.
— А ты думал? — ответил Кристи и засмеялся.
Брэмли хмыкнул. Переложил несколько листков с места на место, отчего беспорядка на столе стало еще больше, чем раньше.
— Но Гун-то каков, а? — решился он наконец заговорить о том, что больше всего волновало его в этой истории. — Прямо как в сказке «Кошачий король», правда? И ты действительно собираешься об этом написать?
Кристи кивнул:
— А как же, это ведь часть истории.
— Не представляю себе Гуна в роли повелителя кого бы то ни было, — продолжал Брэмли. — Но если он и в самом деле король, так зачем ему работать у меня?
— А как ты думаешь, — вопросом на вопрос ответил Кристи, — что лучше: быть королем под землей или человеком на земле?
На это у Брэмли не нашлось ответа.
Прыжок во времени
Каждый раз во время дождя призрак выходит на прогулку.
Он шагает мимо величавых старинных домов на Стэнтон-стрит, сворачивает в Генратти-лейн недалеко от того места, где начинаются узенькие улочки и переулки Кроуси, и снова возвращается на Стэнтон, всегда одним и тем же путем.
На нем поношенный твидовый костюм — зеленовато-коричневый с едва заметным оттенком розового вереска. Бесформенная кепка на русых кудрях. Сколько ему лет, по лицу не угадать, но глаза одновременно невинные и мудрые. Капли дождя стекают по лицу, мокрому и гладкому, как у живого человека. Возле уличного фонаря напротив особняка Хэмилов он поднимает загорелую руку и вытирает глаза. Потом медленно тает.
Саманта Рей знала, что это правда, потому что видела его своими глазами.
И не однажды.
Она видела его каждый раз, когда шел дождь.
— Значит, ты так и не пригласил ее на свидание? — спросила Джилли.
Мы сидели в парке на скамейке и скармливали голубям остатки завтрака. Джилли и я познакомились на почте в то Рождество, когда они решили нанять помощь со стороны, чтобы разгрузить своих служащих, и подружились. Теперь она три вечера в неделю подрабатывала официанткой в кафе, а я слонялся по рынку, пиликая на старой чешской скрипке, еще отцовской.
Джилли была худенькая, с густой копной вечно спутанных темно-русых волос и светло-голубыми глазами, которые сверкали электрическим блеском, словно сапфиры. За пределами кафе она неизменно носила какие-то мешковатые тряпки и перчатки без пальцев, к которым испытывала особое пристрастие. Я и сам, встречая девушку вечерами на улицах, не раз принимал ее за мешочницу: притаившись в какой-нибудь темной подворотне с блокнотом в одной руке и карандашом в другой, она надолго замирала в неподвижности, и только взгляд перебегал с блокнотного листа на лица прохожих и обратно. С меня одного она сделала столько карандашных набросков, пока я играл на скрипке, что впору загордиться.