В Ньюфорде наивысшим магическим актом признается творчество: создание картины, стихотворения или мелодии, клиники для больных СПИДом, или приюта для бездомных детей, или просто семьи и гармоничных отношений. Так люди привносят волшебство в свою жизнь; именно так, в большом и малом, они каждый день создают мир заново. Де Линт любой поступок такого рода превращает в рассказы, которые питают его Дерево Сказок, хранилище всех историй мира.
«Дерево Сказок, – говорит Чародей де Линта, – это работа магии, веры. Самим своим существованием оно утверждает, что человеческий дух сильнее уготованной ему судьбы. Истории – это всего лишь истории, они предназначены для того, чтобы развлекать и поучать, заставлять смеяться и плакать, но только те из них, которые хоть чего-нибудь стоят, пробуждают в нашей душе отклик, не стихающий и после того, как перевернута последняя страница…»
Связанные между собой истории ньюфордского цикла – еще одна ветвь на могучем стволе этого древнего дерева, которая будет цвести и благоухать, покуда де Линт бродит по лабиринтам улиц придуманного им города.
Чарльз де Линт живет в Канаде, в городе Оттава, пишет романы, стихи, играет на скрипке и на флейте, рисует картины, изучает литературу и фольклор, однако истинное его призвание – волшебство; он один из тех редких людей, которые превращают в магию все, к чему прикасаются при помощи таких разных инструментов, как миф, сказка и фэнтези. «Думаю, что те из нас, кто пишет фэнтези, – сказала Сьюзен Купер, его коллега по перу, в речи, произнесенной на церемонии вручения награды в Ньюбери, – больше всего на свете стремятся сделать невозможное вероятным, а сны похожими на правду. Мы – нечто среднее между абстракционистами и импрессионистами. В своем творчестве мы вновь и вновь возвращаемся к тем событиям из собственной жизни, которые меньше всего понимаем, а иногда и вовсе не помним. И если читателю, будь то взрослый или ребенок, нравится написанное нами, то, наверное, его тяга читать это родом из той же призрачной страны, что и наша потребность это писать… Я не раз пыталась объяснить, что же такое фэнтези, но ни одно определение меня не устраивало. Этот ярлык вообще ужасно ограничивает. По-моему, названия фэнтези заслуживает любое произведение искусства, будь то книга или пьеса, картина или музыкальное произведение, все, что добыто мастерством и талантом из чьего-то воображения. Мы просто грезим, а потом берем чистый лист и изо всех сил стараемся воспроизвести на нем наши грезы».
Книга, которую вам предстоит прочесть, вся состоит из грез Джилли Копперкорн и Джорди, Софи и Кристи, Таллулы и самого Ньюфорда, увиденных и записанных Чарльзом де Линтом. Улицы вымышленного им города вымощены снами, тонкими и легкими, как осенняя паутина, или прочными и основательными, как камень или асфальт. Поэтому, приближаясь к сердцу Ньюфорда, помните: ступать нужно осторожно. Легко ступать.
Терри Уиндлин
(соредактор ежегодного сборника «The Year’s Best Fantasy and Horror»)
Уиверз Коттедж, Девон, 1992
Птичий рынок дядюшки Доббина
1
Обычно она видела их в сумерках, когда с океана тянуло вечерней прохладой: ветерок подгонял пухлые колобки, и они кувыркались вдоль линии прибоя, забредали в проулок позади ее дома, точно радующиеся свободе беглые пляжные мячи. Иной раз они цеплялись за какой-нибудь угол или камень на краю тротуара, и тогда из их упитанных боков высовывались тонкие длинные ручки, которыми они отталкивались от препятствия, и продолжали свой путь. Больше всего они походили на плывущие по реке весенние льдины или кусты перекати-поля, только разноцветные – красные, желтые, голубые.
Они казались очень плотными, но только пока дул ветер. Стоило ему стихнуть, и яркие шары редели у нее на глазах, точно утренний туман под первыми лучами солнца, расползались рваными цветными полотнищами, развеивались в воздухе без остатка, как дым.
То были особые вечера, она называла их Вечерами Круглых Людей.
Только раз в жизни она говорила о них: в конце шестидесятых, в Хайт-Эшбери. Дым ароматических свечей плавал в воздухе: на ободранном подоконнике догорали две жасминовые пирамидки. В комнате на четвертом этаже заброшенного дома, куда приходили ночевать убежавшие от родителей подростки да бродяги, стояла старая железная кровать. Ржавые пятна покрывали матрас. Жасмин перебивал въевшийся запах плесени. Она добровольно выбрала бедность тогда, ведь на дворе стояло Лето Любви.