Марта ставит на стол две чашки, кидает в них по пакетику.
Девушка не знает, что такое время, а время не знает, кто такая она. Даже не догадывается, что где-то в мире живет такая вот худенькая светловолосая Марта: на безымянном пальце левой руки синее пятнышко краски, на запястье правой — широкий шрам. Она никогда не снимает серого шарфа, в ее квартире нет часов на стенах и цветов на подоконниках.
Есть альбом. Обыкновенный детский альбом — на колечках, с домиками на обложке, — а внутри него живут нарисованные чудовища, которые иногда звереют и разбегаются. Например, когда идиоты типа меня приходят на чай в неположенное время, хотя знают: «Табу — с семи вечера до девяти утра!» Вообще, я — единственный такой идиот. Жители нашего города о существовании Марты будто не догадываются, будто я ее со скуки выдумал и просто никому не показывал, чтобы глаза на правду не открыли.
Девушка всегда держится равнодушно, по квартире передвигается босиком, бесшумно, у нее нет фотографий, где она маленькая, она сама как фотография — старая, черно-белая, кем-то для чего-то оставленная. У нее нет взгляда. У кого-то взгляд — майское солнце, у кого-то — пробирающий осенний ветер, у кого-то — усмешка, обращенная к судьбе, а у Марты — разложенное по буквам «н-и-ч-е-г-о». Смотришь на нее: хрупкая, серая, красивая — ждешь, какой же она станет, чем удивит, что покажет, а потом оказывается, что это обычный март — пора пустого ожидания, за которым энная в твоей жизни весна.
— Ты извини за моих чудовищ, — вдруг говорит Марта, привычно прижимая альбом к груди. — Они в последнее время расшалились.
Мне не хочется улыбаться. Она и так все понимает.
Марта с десяток лет рисует в одном и том же альбоме, потому что рисунки сходят с его страниц. Их приходится запихивать назад, в огромную смешанную серую кучу, которая гавкает и рычит, угрожает страшным басом, гремит нарисованными цепями и режется о бумажные ножи.
Марта держит чудовищ под контролем, не выпуская в мир. Она рисует их сама — с осознанием того, что делает. Марта собирает у людей все их пороки и грехи, заманивает их демонов в рисунки на альбомных листах и хранит под надежным замком.
…в бессонные ночи на другом конце города я слышу, как истошно они воют, как бьют в стекла окон нарисованные лапы, как царапают стены черные когти. Вижу, как стоит посреди комнаты хрупкая девочка с бесцветными глазами, прижимает альбом к груди и смотрит в пустоту — а вокруг вьются нарисованные монстры и карикатуры; огромные и просто большие, они выдыхают клубы черного дыма и поглощают мир взглядом…
Иногда я рассказываю знакомым, какой у нас город. Говорю о цветных голубях на крыше Собора, о счастливых велосипедах напрокат, о карамельных вечерах осени, о гонках на катамаранах трижды в июль. О школе, где дети и преподаватели передвигаются на роликах, о Волшебнике, который пьет вечерами кофе в маленьких кафе и исполняет желания всем, кто его узнает, о собаке, хозяин которой Йоль, потому что у нее розовое пятно на ухе и нескончаемая любовь к имбирным пряникам с воскресной ярмарки.
— Я их никогда не выпущу, — говорит Марта.
Мне страшно смотреть, насколько глубоким становится «ничего» в ее глазах.
Вдохновленная миром
она же
Мария Алферова
Отсутствие
Набережную небрежно окрасил прогорклый свет фонаря. Плитка заблестела болезненно-матово — для кого хранить глянец, кому улыбаться этими долгими обветренными вечерами, которые есть непрерывная суровая ночь?
Светлые локоны вновь взметнулись, путаясь в потоке воздуха, будто защищая лицо девушки от того, чего ей лучше было не видеть. Под ногами мешался истерзанный полиэтиленовый пакет, не знавший своего предназначения и то упорно прижимавшийся к земле, то цеплявшийся ручкой за носок ботинка, то жавшийся к каблуку вокруг подошвы. Пробежала мимо собака, широко и быстро открывая пасть.
Девушка застыла.
Сняв капюшон и шапку, она не услышала свиста ветра. Только чувство холода не подвело ее.
Сорвавшись с места, светловолосая проскакала все ступеньки, ведущие вниз, пытаясь считать вслух. Язык повиновался.
Взбрасывая песок за собой бегущими стопами, девушка оказалась у моря. Дрожащую, мерзнущую руку опустила в черный бархат воды. Немой кинофильм.
Тишина — отсутствие звука или лишь его разновидность?
Что в ней есть, а чего в ней нет? В чем больше смысла и значения — в высказанном или в том, о чем умолчали?