И смотрит на всех абсолютно собачьими глазами: «Вы что, не понимаете? И вы не понимаете? Слушайте, ну, как же так?! Вы же ЛЮДИ, а — не понимаете?!… Не понимаю!…»
А когда все уже расходились, наш баянист посмотрел на эту худую варежку и честно так это — по-евтушенковски — спросил её: «А куда я тебя понесу?»
А собака — хоть и худая — была взрослая и умудренная собаческим опытом: она немедленно улеглась на место, где перед этим сидел баянист и всем своим видом сказала: «А чё? Ты — иди пока, а я — посторожу.»
02.06.06
Охотнички, блин
А тут сорока вдруг как затрещит, ну, прямо как… сорока!
А у меня тут день такой тут выдался… ну, не так, чтобы плохой… просто тяжелый. Клиенты точно с Арарата сорвались. Повалили вдруг гурьбой всякой твари по паре. И весь день в офисе, где мы и без того друг другу локти натираем, вершилось сущее столпотворение. Переговоры, переговоры беспрерывные. А ты сидишь и на бизнес азбуке улыбочку корячишь кому-нибудь из сотрудников — будь, мол, человеком, дай перекурить: у меня уже язык в зубах заблудился. И вежливенько так: «А вот эти вопросы вам прояснит наш специальный специалист по этим вопросам», — и бегом на улицу, пока не схомутали. А там — бабья благодать! Солнышко, теплынь, тишина и винный запах опавшей листвы — самое то по грибочки с тонким прутиком бродить. Так что, когда по окончанию рабочего дня я вышел из автобуса и направился было домой, все остатки грибника в моей душе взбунтовались: что, опять в помещение? к телевизору, будь он трижды неладен — когда на улице такое изумление?! Нет, нет и еще раз нет! Ну, хоть полчасика тишины и покоя на свежем воздухе. И взяв пива, я сфланировал на лавочку в соседнем дворике.
Тут же заявился престарелый спаниель со слезящимися глазами. Бесцеремонно положил голову мне на колени — на, мол, гладь.
— Дурашка, ты чей такой?
Тот лишь моргал и периодически сглатывал что-то. И уши у него такие чудные — просто сами в ладони ложатся. Так и хочется схватиться за них, как за грудки, притянуть морду к лицу — собака, собака, ты меня уважаешь? хочешь, я тебе Есенина почитаю: «Дай, Джим, на счастье лапу мне…»
Я закурил. Пес беспардонно протиснулся между моими ногами, развернулся и уселся, бдительно окидывая взглядом двор. Он уже был на охоте: нетерпеливо переступал передними лапами, резким поворотом головы реагировал на каждый шорох и то подбирался, готовясь по первому же звуку команды рвануться вперед, то расслаблялся, сочтя объект недостойным нашего внимания.
Я отхлебнул пива, пробежался пальцами по лобу спаниеля:
— Э!.. дорогой, ты ошибся: я не охотник, я — грибник…
Впрочем, говорят же — тихая охота… Охота — не охота, да уж больно охота… Идешь себе по лесу… Хотя, какие у нас тут в Нижнем Поволжье леса?! Тем более — грибы… Ну, шампиньоны, разве что, или там дождевики… Или вот еще эта — как её? — тополевая рядовка. Нет, гриб вообще-то в засолке очень, очень даже вкусный. Упругенький такой — на вилку накалывать замаешься. А хрустнешь им — еще просит для компании. Да и вообще приглядный. Ножка посветлее, цвета старой древесины — тополя или осины… Стройненькая, хотя и не высокая. Она, рядовка-то, вообще гриб небольшой. А выше всего ценятся совсем уж крохотулечки — с ноготок величиной, чтоб сами меж зубов проскакивали, а лишь потом — уже там, в нутрях — покрякивали да зубы с языком поддразнивали: как мы вас, как мы вас? а вы и не заметили!.. А шляпка — темная, цвета мореного дуба. То чуть с краснинкой, то — с зеленинкой, но всегда такой приятной, благородной… бархатистости что ли… Каждый раз кажется, вот коснешься её кожицы, и она окажется мягкой и теплой, как переплет старинного фолианта… Ан нет — холодная, но все равно приятная на ощупь. Одним словом, гриб-то сам по себе вполне приличный. Под водочку — да чтоб с лучком-маслицем, особливо ежели с горчичным — милое дело! Да — не дай бог! — еще сверху зелененьким укропчиком припорошить с каким-нибудь фильдеперсом — м-м-м! У нас эти грибочки на все свадьбы посередь стола ставят, да никому про то не говорят — трохи для сэбе да прочих знатоков. В других-то местах её, эту тополевую рядовку, и вовсе не знают. Или не замечают. У них-то там много чего иного есть. А у нас — шампиньоны, разве что, или там дождевики, да вот рядовка тополевая. Вот только собирают её… Зайдешь эдак в тополя, глядь — то тут, то там вся листва вместе с почвой перепахана. Ну, точно косяк кабанов двойным рылом прошелся. Вот это и есть рядовку собирали: её ж чуть ли не из земли выковыривают. И на грибников этих посмотришь — а у них пальцы по локоть серо-черные от перегноя. И это — охота?..
Я отхлебнул пива, закурил.
Собачья морда обернулась ко мне: ну, что, мол, молчишь, не гладишь? Я хмыкнул, наклонился и поскреб собачью грудь:
— Эх ты, Лабзутка, мать твоя — не скажу кто…
Пес утробно заворчал: не люблю, мол, этих нежностей телячьих.
Я отстранился и рассмеялся:
— Гляди-ка ты, какие мы серьезные!.. А что, мы б с тобой, наверно, сговорились. Одна беда — ну, не охотник я — грибник… А впрочем…Во Франции же вон ищут грибы со свиньями, а ты чем хуже тех свиней, а?
А мне б такой помощничек совсем не помешал — оно же всякое бывает. Раз, помнится, мы на Дон за подосиновками-подберезовиками поехали: у нас-то их тут, на Ахтубе, я отродясь не видывал… Подъезжаем к какой-то там развилке. Вышли осмотреться, куда дальше-то ехать. Отец — налево. Я — направо. И уж повернулся возвращаться, да что-то запнулся — чуть не упал. Глядь — по песочку бородавки какие-то дорогу перебегают. Я сунулся, конечно. Зеленушки! Да забавные такие! Сидят хоть и рядком, но всё по одиночке. Шляпка чуть с заломом и с ямочкой посередине. Подбоченившиеся, занозистые и все в песке — ну, точь-в-точь призывник на третий день после повестки. И такие же зелененькие — не так, чтоб в усмерть, а как травка из-под снега или лук в подвале, который без света — ну, известно, какой сейчас призывник. Так что ты думаешь? С места не сходя, полтора ведра нарезали! Правда, потом заклялись брать эти зеленушки: как мы их не отмывали, а песок все одно скрипел на зубах — не грибы, а всем пломбам полный Сталинград! Так что, если б ты умел грибы унюхивать, мы б с тобой уговорились, непременно бы уговорились!..
За воспоминаниями я не заметил, что сигарета прилипла губе. Пальцы проскользнули по бумаге до самого огонька, и я вскочил, чертыхаясь, расплескивая пиво. Спаниель с визгом отлетел метра на три и воззрился на меня. Я улыбнулся, подмигнул ему:
— Ладно, считай, отделались легким испугом… Иди сюда — я буду поаккуратнее.
Пес фыркнул, отряхнулся и — бочком, бочком — вернулся на прежнее место.
— Да хватит тебе, глупая ты псина! С кем не бывает …
Я осмотрел пальцы и, следуя извечным мальчишеским методам врачевания, полизал обожженные места.
Нет, ни какая это не охота — грибы. Это что-то другое. Совсем другое. Ведь сюда даже ходят иначе. На охоту идут на… На рыбалку — тоже на… А вот грибы — уже за или по. Как за водой, по воду… Прогулка, одним словом. Свидание с природой. Неспешное, обстоятельное. Бабье лето ж, ё-моё! Это вам не девчонка весна, у которой лишь охи-ахи, цветочечки повсюду, птичечки, козюлечки в носу да ветер в голове. А всей-то радости — щавель да редиска. Другое дело — лето. Тут уж вам и клубничка, и разлюли малина — навалит и фруктов, и ягод, и овощей разных… Роскошная, пылкая женщина. Одни копны свежего сена чего стоят!.. это, я вам доложу… Да вот беда — всё в трудах, в заботах, а потому точно в мареве каком-то: взахлёб, жадно, на бегу да без розгляду. Точно вот-вот дети проснутся или, того хуже, муж вернется. И так до самого бальзаковского возраста, до бабьего лета. Только тогда и опамятуется. Стол ломится, дети выросли, муж давным-давно ушел — самое жить бы да жить, ан уж зима катит в глаза… Вот отсюда и эта тишина, и солнышко мягкое, и нежность излетная. Грустно, брат мой, грустно… Как, черт возьми, все в этой жизни скоротечно!..