Наконец, покупатели уходят.
Мы остаёмся вдвоём с хозяином лавки. Я смущаюсь: а и правда, чего это я сюда запёрся?!.. Да и денег у меня — ну, Вы ж понимаете — я ногами вверх вишу... или висю?.. обретаюсь!!!..
— Ну? И что Вы там торчите? — спрашивает меня хозяин. — Спускайтесь уже у низ: берите свои проценты и... давайте уже выпьем водки, наконец!
28.06.12
Чума
Сегодня встретил прошлогоднюю знакомую…
Вообще-то ворон не люблю. Да ну их! Наглые, хапужные. Что твой новорусский.
На Красную горку мы с племянником песню сочинили:
— Новый русский, новый русский,
Зря ты вьёшься тут совсем!
Ты добычи не дождёшься:
У меня всё в МММ…
— Ну что? — говорю. — Стал партнёром? Халявщик…
— А сам-то?
— Что сам-то? Я честно вложился в «Русский дом селенга» — не в какой-нибудь там «Америкэн экспресс». Всё во благо Родины!
— Дураки мы с тобой, дядька. Лохи.
— Кто б спорил, я ж пойду облегчусь.
К чему это я? Ах, да!..
Минувшей осенью, после того как заморозки окончательно поварили помидоры, томатные плантаторы, что обосновались по соседству с нашими дачами, бесповоротно съехали на зимние квартиры. Собаку же, что в конце лета принесла пятерых щенков, оставили охранять хибару.
Мамаша на привязи. А вечно голодная мелочь клубком бросается под ноги каждому проходящему по улице. Скулят, пысаются…
Стали мы подкармливать мелюзгу объедками. Как там у Коссовича?
«Люди — твари добрые, вынесут вам крошек.
И котлет протухших с квашеной капустой.
С плесенью зелёной полбуханки хлеба
…
Кушай, брат мой меньший, сколько хочешь кушай!»
Матрона щенячьего рода поначалу встречала нас злобным лаем. Потом примолкла. Наконец, и сама стала подскуливать, тявкать, напоминая о себе. Пришлось и её ставить на довольствие.
Так вот как-то еду на дачу…
Дача… Это у дворян были — дачи. С большой буквы. Ещё и с крестьянами. А у нас — шесть соток. В туалете кто вздохнёт душевно — все соседи хором: «На здоровье!»
Так вот. Еду как-то раз на дачу. Сижу на остановке, что на краю островка площади с круговым движением. Курю, в носу ковыряю, глазами природу сканирую. Сама по себе остановка — две лавочки друг против друга, никакого тебе укрытия. Зато видно всё: и увядающие цветники в центре островка, и окружающие их пожухлые лужайки, и старые громадные ели по периметру. Грустно. Осень.
И тут как гром среди ясного неба: — Кар! Кар! Кар! — противно, истошно, вперебой.
Две вороны пикируют на лужайку, что твои юнкерсы, да над самой землёй вновь взмывают вверх.
Я, конечно, — туда, поближе.
Оказывается, третья птица сидит в траве. Приникла к земле, голову в плечи прячет, не моргнёт, не шелохнётся. А на неё нагло, точно «Тигр» фашистский или «Фердинант», прёт огромный рыжий котяра.
Вороны сверху атакуют зверюгу, а к тем двум ещё штуки три-четыре присоединилось, — вот-вот клюнут или когтями вопьются, но ржавая бестия только уши прижимает да хвостом подергивает.
Ну, думаю, кранты серой пришли. Чтоб Чубайс своё упустил!..
И вдруг, когда кошак уже стал собираться для броска, жертва как кинется ему прямо в морду — лапками вперёд, крылья в растопырку, клюв раззявен. Рыжий кубарем от неё — только мявкнуть и успел.
Я расхохотался:
— Чума! Ну, чума!.. Ладно, хватит уже, улетай отсюда, — похлопал в ладоши, чтоб спугнуть.
Птица прыжками понеслась прочь. А взлететь-то, оказывается, и не могла: кончика правого крыла — на одну или две самых маленьких косточки — не было, а это ж почти треть маховой поверхности, стало быть, отсутствует.
Я только руками развёл:
— Ну, ты, и вправду, чума!
Достал горбушку из собачьего пайка, бросил инвалидке:
— Торопись, зверюга, клюй сухарик сдобный!.. — это тоже всё оттуда же, из Коссовича.
Ворона осторожно подошла к хлебу, схватила клювом и тут же отпрыгнула далеко в сторону, точно под куском могла быть мина «лягушка». Огляделась, попробовала сухарь клювом и лапами, вновь подобрала его с тем же отскоком и направилась к асфальту.
Я — за ней.
А птица, оказывается, прямиком направилась к луже. Бросила горбушку в воду и стоит, ждёт, пока та размокнет.
— Чума ты и есть чума! — вновь рассмеялся. — Чума тебе и имя.
Пришлось и её включить в команду нахлебников.
Весна у нас в этом году выдалась чахоточной. Обычно мы уже в марте по последнему снегу начинаем обрезку сада. А нынче земля аж с февраля гола и сыра — сапога не вытащишь. Пришлось ждать, пока подсохнет. Впрочем, говорят, на раннюю Пасху и весна приходится преждевременной, затяжной и пасмурной.
Позавчера — в «родительский» — съездили, как водится, на кладбище. И обнаружили, что почва уже совсем подошла. И вот вчера, четырнадцатого апреля, я впервые отправился на дачу.
Наведался в Правление. Потому и к участку подходил с другой стороны. Уже у калитки вожусь с замком, слышу — сзади кто-то несётся во весь опор. Едва успел обернуться, как плантаторская собака бросается мне на грудь, так и норовит в лицо лизнуть. А на ошейнике обрывок цепи болтается.
— Найда! Жива, старушка?
А та то по земле распластается, лапками сучит, то на спину перевернётся, то вновь мне на грудь прыгает.
Оторвал ей половину бутерброда — слизнула и не заметила. Бросил вторую часть — как и не было. И всё крутится, юлой вокруг меня ходит. Я уж успокаивать её принялся: ладно, ладно, мол, хватит. Наконец, не выдержал, спросил:
— А где ж детки твои? Щеночки твои где?
Псину как подменили — отступила на пару шагов, понурилась и прочь побрела.
Мне аж неудобно перед ней стало, захотелось догнать, приласкать…
А сегодня сижу на остановке, что на краю островка площади с круговым движением. Рядом с урной — полиэтиленовые мешки с мусором. Подготовлены к погрузке. И кто-то разорвал их снизу, повытаскивал хлам и разбросал рядом.
Вчера в автобусе женщины разговаривали: какие же мы всё-таки дикие люди, русские! Пока снег был — не видно, а сейчас вон — вся степь захламлена. А ведь сами же в этом и живём!
Вот и я смотрю на эти разодранные мешки и матерюсь про себя: люди старались, убирали — нет, непременно надо было гнусу какому-то всё заново расшвырять!
А тут к мешку ворона бочком-бочком подбирается — ах, ты зараза! Кинулся к ней, захлопал в ладоши — кыш, стерва!
Птица в раскоряку бросилась прочь. И правое крыло у неё короче левого…
— Чума! Ты? Живая? Вот уж кого совсем не надеялся увидеть…
От души швырнул ей громадный, чуть не в полбуханки кусман мягкого хлеба. А сам всё приговариваю:
— Чума!.. Ну, Чума…
Ворона поклевала немного, а потом… запрыгнула на лавочку, подошла ко мне вплотную и уселась, повернувшись в туже сторону, куда и я был лицом.
Я опять расхохотался:
— Чума!
Отломил щепотку от булки и протянул на ладони птице. А та сначала потерлась клювом о мою руку — то ли поблагодарила, то ли просто почистилась, — и лишь затем аккуратненько взяла угощение. Проглотила и… отвернулась. Но не отошла, так и осталась сидеть вплотную ко мне.
Чума, одним словом.
Весна, ребята. Будем жить!
23 — 28.04.2010
Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/