Игорь покраснел, утопая во лжи, как в болоте.
— А у кого забыл-то?
— Дом помню, а как зовут…
— Найдёшь! — Шофёр весело подмигнул ему, видно, по натуре-то был лихач. — Одной песни вы, однако, не записали. Хочешь послушать?
Игорь покраснел ещё больше и кивнул головой.
— Сейчас, докурю, — сказал шофёр, запыхтел торопливо, выплюнул окурок и объявил как на сцене: — Песня изыскателей… Исполняет шофёр изыскательской партии Акима Шувалова, в трудных условиях проложившей трассу для нового канала, Василий Соловейко… Соловейко — это, значит, я… Понял?
Он проехал ещё немного и запел удалым голосом:
Эта песня была сродни тем, какие сами собой рождались в странствиях и пелись у костров. Пел её Вася Соловейко, явно демонстрируя свою принадлежность к необычному племени.
Игорь сам не заметил, что улыбался и слушал Васю, не сводя с него глаз. А Вася кашлянул, прочищая горло и опять застарался:
Песня Васе, видно, нравилась до дрожи. Он вкладывал в неё всё сердце, которое в нём трепетно колотилось, весь голос, который тоже всё сильнее дрожал. Закончив, он закурил ещё одну папиросу и, быстро выдохнув первую затяжку, спросил:
— Как у меня голос?
Игорь обронил, словно себе за пазуху:
— Хороший.
Вася наклонился и сказал по-дружески:
— Голос у меня плохой, а песня — будь здоров! Вот смотри, какая бедная стала степь…
Степь и правда стала другой, победнела. В ней росли только телеграфные столбы, уменьшаясь вдали до спичечного размера. Вокруг пузырились обросшие сухой полынью кочки. Заблестели совсем голые солонцы.
— Степь поливают потом. Но сюда пота не хватает… Скоро придут строители, выроют канал. А где рыть — мы показали… Понял? Вода будет. И — прощай эта сушь! Прощай к чёртовой матери!
— Трудно было? — спросил Игорь.
Вася усмехнулся, помолчал и сказал серьёзно:
— Нажрались пыли… А от солнца я уже слепой…
— Тёмные очки надо носить.
— Купил, да стёкла давлю.
Сейчас солнце стояло прямо на земле малиновым кругом, и смотреть на него было не больно. В этот малиновый круг упиралась дорога.
— Я ещё не изыскатель! — воскликнул Вася. — Я их развожу по утречкам, на холодке, кого куда, а вечером собираю. А они… Весь день на ногах! Трассу, брат, уложить — не пирог испечь. Чтобы вода не стояла, не проваливалась, а текла сама собой в нужном направлении… Изыскателя кормят ноги. Как волка. Но учти, всё не для себя, а для людей, потому что человек человеку не волк, а брат.
Вася просвещал Игоря, а Игорь с детства ползал по расстеленным на полу картам маршрутами отца, там, где не было ничего, где потом появлялись каналы, водохранилища, и высчитывал, сколько туда самолётом, поездом… А теперь вот ехал сам.
— А чего вы на станцию гоняли? — вдруг спросил он.
— К Надьке.
— Кто она?
— Не девица, — сказал Вася с хохотком. — Если подробней описать — слабонервный человек… А в общем, дура.
— Ездили к ней, а сами ругаете.
— Значит, люблю, — просто сказал Вася. — Завтра покажу тебе её фото.
Вася в третий раз закурил и включил фары, потому что, едва солнце село за черту горизонта, небо и земля сразу стали чёрными. Перед машиной заскользило пятно света.
— В общем, она ничего, — договорил Вася, дымя.
— Так женитесь на ней, — несмело подсказал Игорь, комкая слова.
— А жизнь? — спросил Вася. — Она со мной не хочет кочевать… У неё — пожалуйста. А жизнь? Прощай, песня? Слабонервная дура. А у меня нервы крепкие.
— Плохо, — сказал Игорь.
— Одному начальнику хорошо.
— Почему?
— Жена всегда с ним. Куда он, туда и она, Ленка.
— Ленка?
— Елена Петровна.
— Молодая?
— Когда-то была молодая… А теперь… Страшна, конечно! Но — будь здоров!