— Чушь! — взорвался отец. — Я давно должен был сказать Симе и своим сыновьям…
— И убить их? Нет уж, лучше себя… Подумай, почему она не ушла от тебя, от своей одинокой тоски? Ведь было столько разлук! Она думала о детях. Прости, но я тоже немножко их мать. И не смейся, наверно, я берегла тебя для них.
Игорь снова поднялся, сел, опустив с кровати босые ноги. Он помнил, что на столе лежала пачка «Беломора», попавшая под луч карманного фонарика, нашёл её и закурил. Вспышка спички прозвучала как выстрел.
— Вася! — крикнул отец. — Принеси папиросу!
Игорь затаился.
— Всех научила, — упрекнул отец. — Вася!
Он вздохнул глубоко, сквозь зубы, со слабым стоном — видно, маялся без своего курева.
— Спи, — тихо сказала она.
— Сыновья всё поймут, — сказал он громко.
— Ты для них разведчик будущего, как пишут в газетах. Ходишь в высоких сапогах по неведомым топям…
Она совсем перешла на шёпот, а он не хотел прятаться, раз уж принял решение, раз настала такая минута.
— В валенках по траве, — ответил он.
— Их мечтой стала твоя работа, я знаю.
— Нет!
— Не трусь за них.
— Я просто набродяжничался за них.
— А если бы ты узнал, что старший уже подал бумаги на твой факультет?
— Я знаю, — вздохнул отец.
— Он похож на тебя. Даже на той карточке, где он совсем маленький. Сколько ему там?
— Девять.
— Сейчас ты им нужнее, чем раньше. Приедешь, поможешь…
— Напишу в газету, чтобы строили для изыскателей передвижные дома и передвижные школы для их детей.
— Напиши.
— Влюбляться будут и в передвижных посёлках… Ленка! Ты хотела бы иметь своих детей? Наших… Почему ты не говорила об этом никогда ни слова?
— Ещё в детстве я поняла, что есть пустые слова. Это меня предостерегло.
— Ты не любишь меня, вот что…
— Не люблю, когда ты такой… И не ройся под подушкой, сигареты, которые ты спрятал там, я выбросила…
— А что бы ты делала, если бы у нас было двое сыновей? Если бы они росли у нас?
— Не знаю… Наверно, возила бы их с собой. Учила бы в разных школах… Сколько они увидели бы, узнали! Ещё какие бы выросли!
— Хватит! — сказал отец. — Это не бывает просто. Значит, это будет так, как бывает. Ты останешься со мной, да?
— Я по-прежнему в твоих руках, а они у тебя ещё такие сильные. Держишь меня, как кусок глины. Можешь вылепить овцу.
Теперь всё затихло, Игорю показалось, совсем. До утра. А что будет утром? Но отец вдруг спросил:
— А ты? Кем ты хотела стать маленькой?
— Актрисой. Конечно, знаменитой.
— Не вышло?
— Вышло всё лучше.
И наступила долгая тишина.
Что же будет утром? Игорь поморгал, зажмурил глаза и подумал, что встанет и уйдёт, едва затеется утро. Он посмотрел на окно — его уже коснулся жидкий свет, пока не проникающий в комнату. Он начал одеваться. Запутались шнурки у ботинок. Зашнуровал ботинки и тогда заметил, что стоял без брюк. Не надел брюки. Хорош!
Вспомнилась Катя, но о Кате не хотелось думать, а мысли кружились, что-то странное происходило в голове, что-то кружилось в ней без содержания… А дома? Что же он скажет дома? Вспомнилось, будто мысли жили независимой, своей жизнью…
Крохотный Акимка ждал в подъезде, когда он придёт из школы. Схватил за руку, оттянул в угол, зашептал:
— У тебя есть шестьдесят копеек?
— Зачем?
— Хочу купить маме платье.
— Чудик!
Он хотел сказать, что за копейки платье не продаётся, но посмотрел в его круглые глаза, на его мохнатые ресницы, вскинутые до бровей, и спросил:
— Какое?
Акимка повёл его на улицу, к магазину «Одежда», выставившему навстречу свои нарядные витрины. Молча остановились перед светловолосым манекеном, одетым в яркую весеннюю ткань с красными розами. Платье стоило шестьдесят рублей, но Акимка не понимал. Он знал цифры, но его деньгами были ещё копейки…
За стеной что-то щёлкнуло, как чемоданный замок.
Пора! Он взял свой баул и вышел из дома. Ночь редела. Полуторка стояла всё там же, дверца кабины была приоткрыта, и оттуда торчали ноги в пыльных башмаках. Вася спал, держа на груди коробочку с флаконом духов, перевязанную красной тесёмкой. С задней стенки кабины, над его головой, улыбались четыре кинокрасавицы, которых Игорь не заметил вчера. Все глянцевые, все ужасно цветные, и все улыбались…