Ключкин должен был решить эту задачу — доставить пищу в роту, голодавшую целые сутки. Он взял двух солдат из пополнения и утречком пошёл с ними сам, нагрузившись термосом с борщом. Сейчас приятно было вспоминать, каким он был тогда ещё крепким и спокойным. Тяжёлый бак, конечно, давил на спину, и лямки, конечно, резали плечи, но всё это не доводило до седьмого нота.
Первых два, самых коротких, разрыва, проскочили благополучно. Пулемёты опоздали, сухо и злобно застрекотали в хвосте. Ладно. Но оставался ещё один, самый длинный пробел. Добрались и до него, прокарабкавшись под пробоинами на локтях и коленях. Хорошо. До сих пор Ключкин посылал солдат вперёд, зная, что стрелять будут в спину, и если уж кому не повезёт, так ему. Перед последним разрывом сняли с плеч баки и присели на них передохнуть у самого края раскромсанной прямым попаданием трубы. Рваный край бетона накрывал их. Ключкин вытащил из кармана пачку «Беломора», растряс в ней папиросы и протянул своим спутникам.
— Закурим, ребятки!
Солдаты были молодые. Один насупленный, толстомордый, узкоглазый — такие строгие щёлки с требовательными зрачками. Второй с петушиным хохолком, вылезавшими из-под сбившейся на затылок пилотки, голубоглазый, как
Гошка, на постели которого стоял сейчас Ключкин. Его мать называла Гошенькой, а уж за ней и вся палата. И шёл-то ему всего двадцатый год, а уже болели суставы. Отчего? Врачи разбирались…
Нет, глаза у того солдата были, пожалуй, поголубей Гошкиных, два больших голубых прожектора. Очень они запомнились Ключкину. И запомнилось, как он сразу взял папироску и закусил зубами, а другой помотал головой, отказываясь наотрез. Всю дорогу солдаты молчали. Значит, или берегли силы, или боялись. А может, и то и другое вместе. Когда же Ключкин щёлкнул своей зажигалкой, сделанной из винтовочного патрона, и поднёс голубоглазому, первый, строгий, выбил у товарища изо рта папиросу:
— Курить нельзя, товарищ капитан. Фрицы заметят дым, сразу засекут.
Он приподнял квадратную ладонь над собой:
— Из хорошей печки так не тянет.
— Что надо, — сказал Ключкин. — Тянет правильно. Я договорился с артиллеристами, нас прикроют. Мы закурим, а они дадут фрицам прикурить. Поняли? Наш дымок — сигнал артиллеристам. Наблюдатели следят в бинокли, когда поползёт дымок. Ясно? Всё будет в порядке. А так мы всё равно не одолеем этого расстояния. Именно здесь и полегли все шестеро наших…
Он не говорил об этом солдатам заранее, чтобы не создавать излишнего напряжения в пути. Больше напряжения — меньше сил. К чему заранее расходовать нервы?
Солдаты переглянулись. Но Ключкин не сказал больше ни слова. Он знал то, чего они не знали. И они, конечно, видели, что к позициям десантного полка подтягивались и танки, и «катюши», укрывались в щелях, отрытых в сопках, как в гаражах, под маскировочными сетками. С каждой ночью их становилось всё больше. Готовилось наступление. Вот-вот должно начаться. Но когда именно?
Этого и Ключкин не знал. Может, завтра, может, через три дня. Военная тайна.
Он доложил командиру полка, что сам понесёт пищу с солдатами, и тот задумался, выругался даже в задумчивости, что случалось с ним редко.
— Надо ли тебе самому сейчас?
— Ничего со мной не случится, — махнул Ключкин.
На Кавказе, в Тамани, он попадал в переделки и похуже. И не то, чтобы поверил в свою неуязвимость, ран у него, если посчитать, набиралось побольше, чем полагалось тыловику, риск, тоже, понятно, был, но ведь и отрезанная рота голодала. После десанта полк получил необстрелянное пополнение. Опытных солдат не оторвёшь от оружия для подноски пищи. Надо было кого-то послать с молодыми. Вот они сидят перед ним в злосчастной трубе, у края дня, может быть последнего в их жизни, и чувствуют, какое важное дело делают, раз сам заместитель командира полка, капитан Ключкин, с ними…
Голубоглазый поднял свою папироску с бетона, а напарник его вытащил из пачки Ключкина другую и размял её.
— Садитесь ближе, — сказал Ключкин.
Задымили в три трубы. И дым пополз кверху и вбок.
Солдаты дымили молча и густо, а Ключкин думал о них, но мысли почему-то сами собой сворачивали на сына. Сын его, Петька, присылал письма, разрисованные красными пятиконечными звёздами и кавалеристами с длинными саблями. Катя приписывала, что Петька мечтает о войне. А он, Ключкин, мечтал о том, чтобы не хватило войны для Петьки, чтобы эта война была последней, чтобы эти два солдата, которые не мчались на лошадях, а сидели с ним в бетонной трубе, остались живыми. Он жалел их, но ничего не мог поделать.