— Силы воли у тебя нет, Ключкин! Никакой силы воли, дорогой! Совершенно! Ну кури, кури! В конце концов помрёшь. Беза-а-бразие!
Ключкин никому не рассказывал, как потерял свою ногу. На фронте, и всё. Но, конечно, будь у него сила воли, не надел бы на себя тогда термос. Не пошёл бы по трубе с борщом. Не оставил бы полк без зампохоза в самые ответственные дни. Безобразие. Прав Саркисян. Ключкин соглашался и с ним и курил. Папиросы приносил ему Гошка. Отпирался, отпирался, а потом вздыхал со стоном, завязывал матерчатым пояском халат и крался по аллеям к воротам больницы, за которыми стоял табачный киоск. Приносил, передавал тайком «Боломор». Уже три раза, и каждый раз говорил:
— Больше не просите, товарищ Ключкин.
В больнице все его почему-то называли товарищем.
— Не буду, — обещал он. — Вот дождусь профессора… Как он скажет, так и сделаю. Точка. Веришь?
Ключкин второй раз лежал в больнице, первый раз, можно считать, зазря: теперь его обещали показать профессору, знатоку, и Ключкин ждал… Профессор должен был вернуться из отпуска, принять экзамены у студентов, потому что подоспела пора летней сессии, а тогда уж он доберётся до этой ноги, приструнит её, напустит па неё страху, велит ей ходить, раз она нога, и, конечно, позволит Ключкину курить хоть две штуки в день…
— Это чепуха, — скажет профессор, — где папироса, где нога. Если б лёгкие, а то нога! Курам на смех!
Так убеждал себя Ключкин, но в глубине души догадывался, что хитрил. На себе испытал, никуда не денешься. Курил меньше, и нога меньше болела. Была проклятая связь между нею и тоненькой папироской. Про себя Ключкин готовился к капитуляции. Он отлично представлял, как придёт профессор в очках, и в белом халате, и в белой ермолке, высоченный, дородный — ему не раз рассказывали, какой это профессор, — как он придвинет стул к его кровати, оснащённой всякими кнопками, радионаушниками и откидной доской на рычаге, заменявшей столик, как сядет профессор на этот стул, положит загорелые — после отпуска-то! — руки на колени и скажет:
— Ну-с? Давайте-ка поговорим по душам…
Но прошёл месяц, потянулся второй, а профессора всё не было. Каждый день Ключкин спрашивал о нём врачей и санитарок, сначала спрашивал словами, потом только глазами. Ему отвечали, иногда утешающе дотрагиваясь до плеча:
— Подождите… Сегодня — нет.
А завтра?
— Бе-за-а-бразие! — кричал Саркисян.
— Форменное, — присоединялся Фурмель. — Но вы не теряйте надежды. Хотите Хемингуэя «Старик и море»?
— Я напишу этому профессору! — возмущался Гошка. — Его так ждут, а он!
И отправлялся за «Беломором», потому что Ключкин не разрешал писать никакого письма, а просил сходить за «Беломором» без слов, подмигивая. Возвращаясь, Гошка совал ему под подушку пачку, беспощадно ругая себя, а потом брал шариковую ручку и записывал в большой блокнот тексты фронтовых песен. Удивительно, но он не знал ни одной. Ни «Если завтра война», ни «Землянку», ни даже «Давай закурим». Ключкин не только диктовал ему песни, которые никогда не учил, а просто помнил, но даже и пел хрипло и негромко, часто прокашливаясь.
Приходила жена Катя и спрашивала:
— Был?
Он улыбался. И она перестала спрашивать о профессоре. Но всё равно спрашивала о чем-нибудь, это была её манера, на худой конец, войдёт и поинтересуется:
— Чем тебя сегодня кормили?
Он уже не охал, не огрызался, как прежде, и каждый её вопрос встречал улыбкой, потому что и Катя всегда ему улыбалась.
— Лёня! А что такое — шеф?
— Да что ж ты — забыла? У школы есть шефы, у детского дома — шефы, у колхоза, когда надо кукурузу убирать. Был колхоз над детьми шеф, а пришла уборка, и ребята — шефы. Шефы — это помощники!
— Знаю, знаю! А почему в «Минутке» ребята спрашивают: «Когда шеф вернётся?»
— Какие ребята?
— Которые туда приходят отдохнуть.
— Поют?
— Поют.
— С гитарами?
— С гитарами.
— А ты зачем туда ездила?
— Посмотреть. Разве нельзя?
— Ещё поедешь — посмотри жалобную книгу. Расскажешь, что там.
— Там цветы посадили.
— Добро. Но ты посмотри. Как они там управляются?
— Хорошо, Лёня.
— Что — хорошо? Управляются хорошо или посмотришь?
— И управляются хорошо. И книгу посмотрю.
Фурмель наставлял, что ему надо бы забыть про дела, заиметь на реке дачку, сейчас у них красивые проекты есть в мастерской, сборный домик можно купить, в конце концов, но, конечно, нужны немалые деньги.
— А у вас-то есть дача? — спрашивал Ключкин.
— Что вы? Денег нет, — отвечал Фурмель, смеясь.