— Жениться — беда, не жениться — беда, а третья беда — отдадут ли за меня?
— За папу? Не бери красивого, а бери надёжного.
— Вовсе я не это сказать хотел, — смутился Глеб. — Умна!
— Старый? А я пошла бы за такого, как папа. За молодым — весело, а за старым — хорошо.
— Что это вы затарахтели пословицами? — вмешался он, не на шутку заволновавшись, заподозрив отголоски неладного в их неожиданной перебранке.
— Да нет! — догадавшись о его подозрении, успокоил Глеб. — Мариша упражняется в фольклоре, изучает русские народные пословицы, а я ей помогаю. А вообще- то, Мариша, не лезь в чужие дела.
— Как — чужие?
— Ну, в личные дела своего отца.
Потом они заспешили в знакомую компанию, поболтать да поплясать, а он выпил стакан крепчайшего, таёжного чая и забыл об этом случае.
А вот вышел в тот день из сберкассы, под апрельское солнце, и вспомнил. Улыбнулся странному поведению сердца, этого неуправляемого нашего правителя-невидимки, как шутил один его таёжный спутник, талантливый инженер, который каждый год разводился, а в новый поиск опять прилетал женатым.
Сердце, казалось, давно ослепло, уснуло, ан нет! И это при том, что без всяких обещаний самому себе он помнил все эти годы об Ане. Знал, что больше не встретит такого лица — поглядишь на Маришку, подивишься, и зазнобит от воспоминаний, такой души, какая жила в щуплом Анином теле, такой любви, какая связывала их. Такое даётся раз…
Женитьба? Он показал прохожим свои замечательные коронки и сказал себе, что видел её в первый и, глядишь, в последний раз. Только почему последний? Они держали свои вклады в одной сберкассе и ещё не раз могли так же случайно встретиться. О господи! И чёрт побери! Она наверняка была замужем. Вероятно, у неё были дети. Ухоженные, счастливые ребята! И… Что — «и»?
На вид ей было лет тридцать пять, может, и меньше. А ему шёл пятый десяток, и он вдруг почувствовал себя немолодым. Но и не старым. По утрам он растягивал эспандер и становился под холодный душ. И не знал никаких хворей.
— Мишка — крепкий мужик! — говорили о нём друзья. — И духом и телом.
А вот этим самым проклятым духом совсем и некрепкий.
Он стал тщательней бриться и зачастил в сберкассу.
… Она заполнила бланк и помахала им в воздухе. Уже кончался май, на ней была зелёная кофточка и тёмная юбка, удлинённая, как с этой весны стали носить модницы. Это он слышал от Маришки. Косынка лежала на плечах. Любуйтесь, пожалуйста, пепельными волосами, пышными на затылке. Один локон, продуманно выпущенный из причёски, свисал над ухом. В этом локоне, просвеченном солнцем, он заметил сединки. Значит, удивительный цвет её волос был живым.
Молодая контролёрша за стойкой сберкассы подняла глаза на очередь, утомлённо вздохнула:
— Граждане! Вы же знаете, через пять минут перерыв. Не стойте! Говоришь, говоришь…
Женщина в зелёной кофте подошла к окошку.
— Товарищи! А у меня к вам тоже просьба. Пропустите меня, пожалуйста. Я спешу.
— Вставать надо пораньше, голубушка, — сказал ей степенный дядя в зимнем цигейковом пирожке на голове.
— Да я и встаю рано. Только всё равно не успеваю!
— Прошу вас.
Это он сказал и отодвинулся. Очередь загалдела.
— Вместо меня, — договорил он, успокаивая люден, и вышел из очереди.
— Спасибо, — обрадовалась она. — В следующий раз я уступлю вам своё место. Мы ещё непременно встретимся.
Голос у неё был высокий. Должно быть, она хорошо смеялась. Он любил такой смех, от которого всегда радостно.
Он посидел на бульварной скамейке возле сберкассы, покурил. Куда она торопилась в субботу? Теперь по субботам почти не работают, кроме разве что учебных заведений. Похоже, она преподаватель. И непохоже.
После перерыва он тихонько спросил в сберкассе у контролёрши:
— Кто она — эта женщина?
— Какая?
— Да уж какая! — хохотнув, вступила в разговор толстуха-кассирша. — Известно, какая!
— Художница, — сказала контролёрша.
— М-мм… — протянул он.
— У неё мастерская на Масловке. Она всегда спешит туда.
— Одинокая, — посочувствовала кассирша. — И красивая, и молодая, а вот!.. Даже интересно: почему одинокая?
— Мало ли чего в жизни бывает, — ответила девушка-контролёр, перекинув его книжку кассирше. — Следующий!
— Всё бывает, конечно, — согласилась кассирша. — На то и жизнь. — Она отсчитала деньги и поманила его пальцем, чтобы он наклонился пониже. — Ладейщикова, Ольга Петровна.
Вот как состоялось его заочное знакомство.
— Оля, — сказал он, когда они сидели вдвоём в ресторане. — Можно, я буду называть вас просто Олей?
— Ради бога. А я тоже буду вам говорить просто — Миша. Правда, у меня это никогда не получается легко, пока не привыкну.
— Привыкайте.
Она улыбнулась в ответ непосредственно, как всё, что она делала, и подняла свой бокал.
— Светская жизнь, — сказал он.
— Ужас!
И осторожно пригубила бокал. В ней было много этой неподдельной светскости, женственности.
А вот он до этого дня вёл себя совсем не по-светски.
Подумав, что она должна жить где-то рядом, раз пользуется одной с ним сберкассой, он начал по утрам выходить из дому пораньше, топтаться у остановки автобуса, уходившего к Масловке. Фыркали автобусы, разные люди, выбегая из метро, набивались в них, а её не было. Он переместился сначала на одну остановку подальше, потом на одну остановку поближе к Масловке, и всё зря. Может, у неё была своя машина? Подумав так, он всё же вышел как-то часа на полтора раньше, в половине восьмого, п вдруг увидел её. Она бежала к автобусу, помахивая раздутой кожаной папкой, и ему захотелось задержать автобус и растолкать людей в его дверях, но вместо этого он заскочил в молочную и посмотрел ка неё сквозь стекло витрины. А она втиснулась в автобус, и двери чуть не прищемили её.
С того дня он стал смотреть на неё из молочной. Кажется, уже и продавщицы приметили его, тянули шеи, вместе с ним глазели сквозь витрину на улицу. И однажды, почувствовав, как это неловко, что на него смотрит полмагазина, он быстро вышел. В конце концов, ему требовалось одно — увидеть её, и уже день проходил иначе, праздничней, как ни странно. Все дела решались легко и свободно…
Она стояла на остановке одна, не успела сесть в автобус. Оглянулась, увидела его и сказала;
— Здравствуйте.
Он поклонился, как случайный прохожий. Но она подошла к нему, спросила:
— Что же вы ничего не купили в молочной?
— Я купил рокфор, — соврал он и покраснел.
— Ой, рокфор! — воскликнула она, всплеснув свободной рукой. — Когда-то у папы был знакомый геолог, пришёл в гости, принёс с собой кусище рокфору и съел. Потом уже мама сама покупала для него рокфор. А я, маленькая, ужасалась — что за сыр? С зелёными пятнами! Я спросила: что это? Он сказал: «Плесень!» Я закрыла лицо ладонями и крикнула: «Фу!» Рассмешила его, а от мамы получила выговор. У меня была очень строгая мама… Зайду куплю себе рокфора. Он редко бывает в нашей молочной.
Она мило подняла ладонь, прощаясь с ним, и ушла, а он остался на месте, чувствуя, что пожар подступает к самым глазам. Был ли рокфор в молочной? Теперь надо было ждать её, чтобы как-то объяснить своё поведение.
Она вернулась и остановилась перед ним, склонив голову набок.
— Мне нечем было бы угостить того геолога!
— Я сам геолог, — ответил он.
Брови её высоко поднялись.
— Значит, это профессиональная привязанность — рокфор?
— Не знаю, Ольга Петровна.
Она переложила тяжёлую папку в другую руку и ещё откровенней улыбнулась, засверкав всеми своими зубами. Боже, как она была красива и как близко стояла, а он мялся, хоть сквозь землю провались. И, наверно, это было так заметно, что она расхохоталась. Он со страхом ждал, что она ещё скажет.
— Ну, ладно, — сказала она. — Давайте знакомиться, тем более вы уже знаете, как меня зовут. А вас?