Да, именно так. Кто были предки Мамонтова? Лесные люди, то есть, собственно говоря, лешие. Но вдруг вместо леса — степь. Голая, скучная. Затоскуешь.
И в этой тоске — большая доля вины. Лишив себя леса, русские перестали быть русскими. Так уж получается: прежде чем вырубить лес, нужно убить его душу — лешего. Приятнее думать, что леший — вымысел, сказка.
Особенно, если сам ты — леший.
Хозяйка художественного салона «Голубая подкова» Гламура Ивановна Птурс носила траур по поводу безвременной кончины пятого мужа.
У каждого есть тайное событие, определяющее всю остальную жизнь.
Тридцать лет тому назад на шестилетие Гламурочки подарила ей мама громадных размеров торт. Весь в кремовых буклях и завитушках. И ужасно жалко стало сластене делиться этим чудом с соседской детворой. Заперлась девчушка в дощатом туалете и там, над зловонной дырой, под жужжание зеленых мух, давясь и преодолевая отвращение, в одиночестве съела подарок. До последней крошки. А пальцы облизала. Как только влезло столько крема в такую крохотулю?
И стало ей так плохо, так плохо, что и сегодня, зрелой женщиной, она избегает кулинарных магазинов, поскольку не может без содрогания и приступов тошноты смотреть на торты и пирожные.
Об этой истории не знает никто, кроме пяти покойных мужей.
Всем им сама Гламура Ивановна, сладкая женщина, представлялась невероятно соблазнительным праздничным тортом. И, дорвавшись до неземного десерта, объелись они этим чудом до смерти. Невозможно было противиться притяжению дикого, необъяснимого очарования женщины, тридцать лет воздерживающейся от сладкого. Не вынеся томной, постоянно тлеющей, как молния в стволе, страсти, опустошенные и счастливые, они один за другим почили на ее пышной груди.
Черные одежды лишь добавляли Гламуре Ивановне страшноватого женского притяжения. Не хотелось ограничиваться пустыми словами соболезнования. Хотелось утешить ее немедленно, решительно и энергично. И очередной поклонник, полный сил и желаний, едва дождавшись сорока дней, отведенных на печаль, бросался в неугасимую топку любви и через год-другой сгорал в ней дотла.
И при этом самый последний лжец и льстец не смог бы назвать Гламуру Ивановну красавицей. Просто непонятно, чем она привлекала поклонников. Разве ресницами? Такие большие, что на них летать можно. Да глаза с приворотным блеском. Родись Гламура Ивановна в мрачное Средневековье, дни ее, несомненно, закончились бы на костре.
Наступало утро тридцать пятого дня траура, когда художник Мамонтов и леший Ероха переступили порог «Голубой подковы».
Госпожа Птурс страдала легкой простудой, слегка гундосила и встретила первых посетителей без особого радушия.
— Того нет хуже, как летние сопли, — посочувствовал ей Ероха. — Поставь-ка, хозяйка, самовар. Заварю я тебе травку, изведем мокроту. Недуг снадобье отыщет.
Прикрывши платочком носик, Гламура Ивановна с интересом посмотрела на незнакомца и послушно включила электрочайник. Внешность и манеры мужчины были столь первобытно изысканны и неподражаемы, столь мужественно просты, что ему приятно было подчиниться. Долгое время вращаясь среди актеров, художников и литераторов, госпожа Птурс, составляя мнение о новом человеке, доверяла исключительно интуиции и не принимала в расчет слова. В отличие от легкомысленных дам, которые придают слишком большое значение мужскому трепу. Таких легко заболтать. Каким был человек на самом деле, говорили пятикратной вдове интонации голоса, выражения глаз, мимика и телодвижения. Первое впечатление никогда не обманывало чутье женщины, обделенной сластями.
Но в этот раз, впервые за взрослую жизнь, она не обнаружила двойного дна. Слова пугающе привлекательного страшилища соответствовали мимике, выражению глаз и телодвижениям. Он не стремился произвести впечатление, то есть ввести ее в заблуждение относительно своих качеств. Но эта грубоватая честность и целостность производили впечатление аномалии.
Доставши из короба пахучие коренья, Ероха принялся растирать их между ладонями. Узловатые лапы издавали скрип и шорох каменных жерновов. Высыпав шелуху в кипящую воду, он забормотал скороговоркой — без выражения и знаков препинания:
— Забери, хорь, нашу хворь, закопай сопель под старую ель, уберись мокрота — сделайся сухота…
И все тише, все неразборчивее — слова шуршали в бороде, как мыши в опавшей листве. Древние, магические запахи заполнили салон современного искусства.
От одного аромата госпожа Птурс почувствовала значительное облегчение в носу, а, отпив глоток, сделалась совершенно здорова.