Удивительное дело: машины все обтекаемее, все скоростнее, а по городу ездят все медленнее. Вот уже и велосипедисты их обгоняют. Довольные. Скоро сверхскоростные машины и за пешеходами не угонятся. Какой тогда смысл в автомобилях?
Много чего передумаешь в пробках. Даже небольших, утренних.
Уж если задумает человек построить рай, непременно получится ад. В лучшем случае, большая свалка. Отчего бы это? Оттого, что человек близорук: думает о рае лишь для себя, мерзавца любимого. А много личных раев в сумме неизбежно дают один всеобщий ад. Отдельно взятый автомобиль, несомненно, — райское средство передвижения. Тысячи роскошных автомобилей, чадящих в пробке, — ад для города. И смотрят друг на друга закупоренные в своих райских автомобилях, как волки из чужих стай. Бывает, неделя пройдет, прежде чем встретишь улыбающегося человека.
Гости из тихого Раздолья волновались и нервничали.
— Ой, бедой пахнет, — причитал Ероха, — ой, смертушка подступила.
— Да с чего бы она к тебе подступила? — удивлялся Мамонтов.
— Смерть всегда причину найдет, — отвечал Ероха и трясся, как с похмелья.
Дрожит, бородой шуршит. Точно так же вел бы себя и Мамонтов, окажись он в стаде антилоп, переплывающих реку, полную крокодилов.
Казалось бы, прогулка в горы — дорога в рай. Но когда в предгорья накатывает лавина машин, какой уж тут рай. Загадили город, устали, мусоря. Едут отдохнуть — погадить в чистом месте. Устроить в заповедном месте привычный мусорный ад.
Человек путает рай с комфортом — вот в чем беда. Чем «цивилизованнее» человек, тем больше комфорта он требует. А в рай на автомобиле не въедешь. На воротах табличка: «Только для пешеходов и велосипедистов».
Кстати, рядом с экологическим постом на выезде из городского смрада висит дорожный знак — движение на велосипедах запрещено. Экологическая, как и дорожная, полиция не любит велосипедистов. И в этом нет ничего странного. За въезд в чистую зону с автомобилиста берется дань — за вред, который непременно будет нанесен природе. А велосипедист, к сожалению, никакого вреда природе не наносит. Не за что с него брать дань. А раз так, нечего ему делать в заповедной зоне, путаться под колесами.
Дали бы власть Мамонтову, он бы ни одного горожанина за пределы объездного кольца не выпустил. Особенно на автомобиле. Нет, мои дорогие, заказан вам путь в леса и горы. Пересаживайтесь с автомобилей на велосипеды. Скорость практически та же. Но воздух чище, и здоровья больше.
Конечно, подобные размышления человека за рулем небезупречны. Если не сказать — лицемерны. Многие автомобилисты думают так же, как Мамонтов. А в городе, между прочим, к полумиллиону автомобилей ежемесячно прибавляется еще шестьсот. Разумеется, есть люди, отказавшиеся от личных транспортных средств. Но исключительно после аварий со смертельным исходом. Чтобы уничтожить всеобщий ад, нужно отказаться от личного рая. Кто на это пойдет?
— Страху-то, страху! Глаза бы мои не глядели.
— А ты не смотри.
— С закрытыми глазами еще страшнее.
Каждому автомобилисту, выезжающему ранним утром из города, знакомо внезапное чувство свободы, похожее на выздоровление после тяжелой и продолжительной болезни. Сворачивая с трассы в знакомое ущелье, Мамонтов всякий раз чувствовал себя китом, поднимающимся из темных глубин на поверхность за глотком чистого воздуха. Вынырнул на денек-другой, заглотнул чистого кислорода и снова погрузился на неделю в плотные слои копоти.
Справа от дороги, в провале, шумела невидимая река. Впрочем, можно ли назвать рекой водный поток, в котором давно не водится форель? Что за река без рыбы? Правильнее сказать — большой горный ручей.
Слева, на склонах, которые некогда занимал яблоневый сад, такой большой, что его можно было назвать яблоневой тайгой, на месте вырубленных и соскобленных скребком бульдозера плодовых деревьев с невиданным энтузиазмом велось строительство особняков.
За вторым поворотом река ныряла под мост, перемещалась к левому склону, и пропадала за многокилометровым каменным забором, становясь чьей-то частной собственностью. Такой же глухой забор тянулся и справа.
Два хозяина ютились в ущелье, которого когда-то хватало двум пионерским лагерям, детскому санаторию, станции юных натуралистов и небольшой деревеньке.
Этот фрагмент великой китайской стены, врезанной в тесное ущелье, всегда портил настроение Мамонтову. Бесцеремонность крепостных стен и надменно выглядывающие из-за них помпезные крыши дворцов в стиле восточной деспотии оскорбляли его художественный вкус. Ошалевшие от денег хозяева словно потеряли ориентацию в пространстве и времени. Они, как языческие боги, не зная меры в тщеславии, бросали вызов величию и могуществу гор. Местный шейх, уверенный в своей способности откупиться даже от сил природы, взгромоздил свой дворец, украденный из «Тысячи и одной ночи», в углублении склона — на пути неизбежных лавин.