— Я, Ерофей, и в городском парке пропаду, — охотно сознался Мамонтов. — Заведи меня в парк без народа — заблужусь и с голоду помру.
— Сейчас, чтобы одного цельного человека собрать, много нужно дробленных сложить, — злорадно обрадовался признанию леший. — Один — только иголку умеет ковать, другой — только точить. Третий обучен в иголке дырку делать — и ничего более. А взять тебя, так, кроме вставить в иголку нитку, чего умеешь? Мало, мало цельных людей осталось. Яйца-то вороньи?
— Раскатал губу. Может быть, еще перепелиные?
— И кто же такую баню без каменки придумал? В бане мыться да не париться, что на карточке жениться. Плохая баня, — ворчал леший, покидая городское корыто.
Как был босой, прошлепал в кухню. Одной рукой мокрую бороду держит, чтобы по полу не волочилась, другой — срам прикрывает.
Только Ерохин срам и двумя руками не прикроешь.
Видит: вместо его ремков, на стуле городская одежда висит. Забеспокоился:
— Хозяин, где мое добро?
— Вернись-ка в ванную да бороду отожми. Посмотри, какую лужу наделал. Не в лесу.
— Где моя одёжа? — настаивал на своем леший.
— Одёжа, — фыркнул Мамонтов. — Выбросил я твое хламовище.
— Эх, Ероха, Ероха, — пожалел сам себя леший, — одна теперь у тебя одёжа — волосня да кожа. Выбросил. А ты ее наживал? Эх, хозяин, на помойную яму не напасешься хламу.
— Одевай, что на стуле висит.
Понюхал леший городскую одежду. Нашатырем пахнет. Сморщился и чихнул. Напялил джинсовый костюм и оборотился в авангардного художника. Сам себе понравился:
— Была бы изба, — молвил, любуясь зеркальным отражением, — будут и тараканы.
Спохватился:
— А короб мой не выбросил? Смотри! Там у меня травы да корешки разные. Есть лютые, есть целебные. Приворотные, отворотные. Скажем, надо тебе бабу приворожить…
— Боже упаси! — замахал руками Алеандр Павлович.
А в руках, между прочим, держал он нож размером с римский меч гладиус.
Сковорода тоже возмутилась: зашипела, заскворчала, перепугав трехлапую рысь.
— Рассказывай, Ерофей, что случилось с Раздольем? — сказал Мамонтов, раскладывая по тарелкам яичницу.
— Что рассказывать — погорело да вырублено.
— А народ, куда же смотрел?
— Народ — мухомор ему в рот, — нахмурился Ероха. — Народ тишком лес и жег, чтобы потом по горелому рубить. Умаялся, поджигая. Ты, думаешь, легко лес поджечь? Когда и от окурка заполыхает, а когда и с бензином не горит. Сожгли, оставили сиротой.
И леший, не переставая есть, заплакал.
Тот, кто видел плачущего лешего, не даст соврать: зрелище невыносимое.
Прежалостное.
Смотреть на плачущего лешего без слез невозможно.
Как если бы вдруг зарыдал, содрогаясь плечами, шоколадный Пушкин.
Ну, как его после этого есть? В его же собственный день рождения…
Алеандр Павлович глаза кулаками трет и думает: написать бы плачущего Ероху, лешего из Раздолья. Сидит он на обгоревшем пне, а вокруг черная от гари земля и — пни, пни, пни… Да, и среди леших встречаются недотепы и неудачники. Хороший леший лес не проворонит.
Главное, не знаешь, что и сказать, как утешить.
Достал Мамонтов из холодильника курицу и разрезал надвое ножницами.
— Ты это куда? — спросил горестно Ероха.
— Рысь твою покормить.
Слезы у лешего тут же и высохли:
— Вот еще, — зверя баловать. Нечего поважать! Зверь сам должен пропитание добыть.
— Это тебе не лес. Город. Всегда на охотника охотник найдется. Сам не заметишь, как тебя добудут.
— Да, страшно тут у вас, — согласился Ероха, прислушиваясь к грохоту трамвая за окном.
Дом сотрясло. В стаканах зазвенели чайные ложечки.
Гул за окном — несмолкаемый, неотвязный, как шум в голове. Год-два раздражает. Но потом привыкаешь. И уже не замечаешь.
— Как же ты меня разыскал, Ерофей?
— А по квиточку.
— По квиточку? Визитка, что ли? — догадался хозяин, сердясь на себя за обычай раздавать свой адрес всякой нечисти.
В соседней комнате раздался жуткий визг и утробное урчание.
Бросился Мамонтов, но бедного кота уже нельзя было спасти. Самое лучшее для несчастного животного — чтобы его как можно скорее сожрали. Рысь подняла окровавленную морду и, оскалившись, посмотрела с угрозой: и не думай, не обломится тебе персидским котом позавтракать.
Леший не разделил печаль Алеандра Павловича:
— Я же говорил — добудет. Еще добро на нее, прокуду, переводить, — и намекнул на промах хозяина: — К яичнице хорошо горилка идет.