– Клифф, отец сказал, если это своровали дети, их посадят на десять лет в исправительную колонию. Так называется тюрьма для детей.
– Ara, a если мы сознаемся, нас все равно посадят в колонию? – Клифф был явно встревожен не меньше брата.
– А как же? Полиция разыскивает не нас, Клифф. Они думают, что там были два взрослых мужика. Кто его знает, может, если рассказать, тогда нам дадут только пять лет.
– Герб, я сделаю, как скажешь.
Они приближались к кондитерской мистера Боровского. Герби выудил из кармана две десятицентовые монетки.
– В колонии-то небось фрапом не кормят, – с нарочитой лихостью рассмеялся он. – Поешь со мной фрап в последний раз?
– Хочешь сознаться? – ахнул Клифф.
– Про тебя я не скажу. Все равно же ты мне просто помогал. Скажу, что все сделал сам.
– Ладно, Герб. Ты молоток.
Герби немного разочаровал ответ Клиффа. Он ожидал от брата каких-нибудь возражений, геройского порыва разделить наказание, однако ничего подобного не произошло. Клифф считал, что Герби следует повиниться, а также что вся ответственность за кражу лежит на нем. Поэтому он с благодарностью одобрил решение брата.
Мальчики ели фрап, не говоря ни слова. Герби напустил на себя выражение величавой скорби, точь-в-точь как у Робина Гуда в исполнении Дугласа Фэрбенкса в сцене перед повешением. Теперь, когда решение было принято, он чувствовал себя мучеником. Его даже разобрало любопытство и захотелось поскорее попасть в исправительную колонию. Воображение нарисовало волнующую и трагическую картину: массивные железные ворота с решеткой смыкаются за его спиной, чтобы открыться только через пять лет. Это было падение, но падение грандиозное, яркое. Он будет исправно писать своим родным и Люсиль. Она будет ждать его. Через пять лет Герберт вернется и станет великим человеком: генералом или сенатором. Он всему свету покажет, на что способен Герби Букбайндер после колонии!
– Герб, зря скребешь свою посудину, – сказал Клифф. – В ней пусто.
Герби сообразил, что пока он витал в облаках, его ложка без всякой пользы царапала по дну мелкой железной вазочки.
– Ладно. Поехали. – Он встал и вышел из кондитерской. Его походка не отличалась бодростью.
– Хочешь, я пойду с тобой? – предложил Клифф.
– Без разницы, – ответил самоосужденный. Ему снова почудилось, будто все это происходит не с ним, совсем как той лунной ночью, когда они с Клиффом взгромоздились на ветхого старика Умного Сэма, чтобы отправиться в Нью-Йорк.
– Ну, тогда я не пойду, – сказал Клифф.
– Мне одному даже лучше, – рассеянно обронил он.
Клифф протянул ему руку:
– Ни пуха ни пера, Герби. Может, еще все обойдется.
Толстяк сжал ладонь брата. Впервые на своей памяти мальчики обменялись рукопожатием; вообще-то они были чересчур близки для такого жеста. Оба смутились.
– Пока, друг, – промолвил Герби. – Мне нисколечко не страшно. Будь что будет, прорвусь. Да ты не тревожься о старине Герби. Уж как-нибудь сдюжу. Спасибо, что помог, и вообще. Пока, друг.
Ему хотелось сказать «кореш», что вроде бы соответствовало стилю всего монолога, но он почувствовал неуместность этого слова среди камня и кирпича улицы Гомера, поэтому удовлетворился обращением «друг». Клифф далеко не столь искусно, как Герби, выдумывал с ходу эффектные реплики. Он ответил: «Ага. Ну, покеда», – выпустил руку брата и, немного торопясь от смущения, пошел прочь.
На крыльях праведности и решимости Герби взлетел по лестнице к квартире Букбайндеров. В гостиной он застал отца и мать, погруженных в обсуждение финансовых дел, повсюду на полу и на мебели были разложены бухгалтерские книги, блокноты, желтые банковские балансовые отчеты и внушительные гравированные сертификаты. Отец, стоя на коленях, делал запись в блокноте. Он поднял глаза на вошедшего сына.
– Чего тебе? – спросил он. – Мы заняты.
Стоило один раз взглянуть на исчерченное глубокими морщинами, серое, удрученное отцовское лицо, как решимость Герби сгорела дотла и потухла.
– А, прости, пап, я хотел побренчать на пианино. Извини, – и убрался восвояси.
В тот вечер Клифф позвонил, чтобы удостовериться, что Герби на пути в исправительную колонию. Герби с некоторой долей стыда объяснил, что ему «пока не представилась возможность» сделать признание. На следующий вечер и еще на следующий он был вынужден давать своему недоумевающему брату такой же ответ. Само собой, это была неправда; он имел десятки возможностей. Однако всякий раз, как Герби собирался с духом, чтобы подойти к отцу, тот отпугивал его своим угрюмым видом.
Наступил четверг, вторая половина дня, а Герби так и не пришел с повинной, и Джейкоб Букбайндер был по-прежнему в неведении. Отец, облаченный в лучший костюм, вышагивал по гостиной из угла в угол, то и дело останавливался возле пианино и выбивал из него омерзительно фальшивые звуки. Его сын стоял в столовой, взирая на стол, накрытый для чая и уставленный вазочками с печеньем и слоеными пирожными. Мальчик не был голоден. Взгляд его блуждал далеко-далеко. Он, видите ли, пытался уговорить себя, что, может, оно и к лучшему, если Хозяйство продадут за пять миллионов; что, может, и вмешиваться ему уже поздно, только навредит. И почти уверовал в это.
Вошла мама. На ней был широкий зеленый фартук поверх черного шелкового платья, предназначенного для особо торжественных случаев. Лицо ее выглядело совсем не таким блеклым, как обычно, а на фартук спускалась двойная нитка янтаря – верный предвестник волнующих событий.
– Так, не вздумай хватать со стола. С минуты на минуту к нам придут важные люди. Выйди на улицу, поиграй часок.
– Мам, а важные люди придут насчет продажи Хозяйства?
Мистер Букбайндер рявкнул из гостиной:
– Скажи мальцу, чтоб духу его не было в доме! – и грохнул кулаком по клавишам.
Миссис Букбайндер с тревогой взглянула на Герби:
– Сам слышал, что сказал папа. Марш бегом.
– А где Фелисия? – В опасной близости к роковому часу Герби вдруг захотелось еще немного поупрямиться.
– Она у Эмили. Ступай, говорю. Не время тебе сидеть дома.
Герби медленно прошел по коридору к входной двери. Взялся за дверную ручку. Потом развернулся и так же медленно прошел в гостиную:
– Пап.
Отец смотрел в окно. Он в бешенстве оглянулся на детский голос.
– Слушай, ты выйдешь на улицу?
– Пап, ты ищешь зеленую железную коробку с надписью «Дж. Б.»?
Отец оторопело уставился на него. Потом бросился к мальчику и грубо схватил его за плечи:
– Что ты такое говоришь? Да, я ищу такую коробку. Ее украли.
У Герби больно заныли плечи. Ему в жизни еще не приходилось испытывать такого страха. Однако он собрался с духом и сказал:
– В понедельник я видел ее в доме мистера Кригера. В спальне, в шкафу. Под грудой старых башмаков. Я догадался, что она там, потому что сам…
– Ты в своем уме, сын? Ты понимаешь, что говоришь?
Зазвенел дверной звонок. Отец и сын услыхали, как тотчас открылась дверь и донеслись голоса миссис Букбайндер, встречающей гостей, и нескольких мужчин. Отец схватил Герби за правую руку и перетащил его в столовую. Туда вошла миссис Букбайндер с Пауэрсом, Кригером и юристом Глассом. С ними вошел также незнакомый высокий, широкоплечий, лысый господин. Он смотрел маленькими припухшими глазками и был затянут во все темное. При входе мистер Гласс, державший под мышкой объемистый портфель, объявил: «Мистер Берлингейм, прошу знакомиться: мистер Букбайндер, главный управляющий «Бронкс-ривер».
Незнакомец протянул руку и с холодной улыбкой вымолвил:
– Польщен. У вас отличная репутация в нашей отрасли.
Букбайндер пожал протянутую руку. При этом он не отрывал глаз от своего компаньона. Кригер избегал его взгляда.
– Господа, если вы извините нас на одну минуту, я хотел бы переговорить наедине с мистером Кригером в соседней комнате.
Пауэрс с напряженным, в морщинах, лицом быстро проговорил:
– Надеюсь, мистер Букбайндер, теперь нет ничего такого, о чем нельзя было бы сказать в нашем присутствии. Мы заключили сделку с мистером Берлингеймом, и на попятный идти нельзя. Нам осталось лишь исполнить формальность. Вы понимаете, что фактически «Бронкс-ривер» уже является собственностью мистера Берлингейма.