Мать неохотно вышла из комнаты. Мистер Букбайндер притворил дверь и задал Герби в меру крепкую взбучку. Начав с разминочных тумаков и оплеух, он вскоре взялся за дело основательно: сел на кровать, перекинул сьгна через колени и звонкими шлепками с оттяжкой принялся охаживать его по мягкому месту. Все это он проделывал молча. Герби вознамерился было «принять наказание, как мужчина», но в разгар порки дал слабину и остаток ее принял, как ребенок, с воплями, сотрясавшими стены. Хотя мать и назвала его маленьким мальчиком, для подобного наказания он был великоват и на коленях у отца выглядел неуклюже. Однако мистер Букбайндер вполне справился. Миссис Букбайндер стояла под дверью, дрожа как осиновый лист и болезненно морщась при каждом звуке, сопровождавшем очередное соприкосновение ладони с филейной частью драгоценного сыночка. Минуты через две у нее лопнуло терпение. Она ворвалась в комнату с причитаниями: «Хватит уже, хватит! Тебе что надо, убить его?»
– От шлепков еще никто не умирал, – ответил запыхавшийся отец, однако нарастающими по звучности затрещинами пониже спины подвел наказание к финалу. На удивление заботливо он перекатил мальчика обратно на кровать и вышел со словами: «Теперь может одеться, если хочет».
Герби сразу воспользовался этим разрешением. Мама засуетилась с его одеждой, стараясь смягчить действие, произведенное взбучкой, и одевание затянулось, пока мальчик, наконец, не выдержал: «Фу ты, мам, я ж не покалеченный. Могу и сам одеться». Такая неблагодарность обидела ее, и она оставила мальчика в покое. Не поняла, что сын даже рад колотушкам. Они выбили из него чувство вины. Не доискиваясь до причин, Герби нутром чуял, что опасность исправительной колонии миновала. Строгости отца он боялся, но верил в его справедливость и знал: грози ему тюрьма, Джейкоб Букбайндер не стал бы добавлять к этому порку. Неприятно, конечно, подставлять бока под шлепки, однако провести пять лет за решеткой куда как хуже. Пока Герби одевался, у него быстро поправилось настроение.
Он заправлял под воротник яркий желто-красный галстук, как вдруг из соседней комнаты донесся голос отца:
– Мамочка, давай сегодня поужинаем у Голдена.
– Папочка, но у меня же ростбиф.
– Ты же сама сказала, надо отпраздновать. По-моему, ты права.
Наступила заминка. Потом мамин голос неуверенно спросил:
– Герби тоже пойдет?
– Конечно, пойдет. Не станем же мы обращаться с ним, как с преступником, пока ему не минет двадцать один год, правда?
Герби состроил перед зеркалом рожицу, но тут в комнату вошел отец, и он тотчас принял серьезный вид.
– Ты что так долго одеваешься?
– Я уже, пап. – Герби стремительно завязал галстук.
– Давай прогуляемся.
– Давай, пап. – Герби огляделся вокруг и поднял с полу ящерицу. – Можно я это чудо занесу на пустырь? Плохо ей в квартире сидеть.
Отец кивнул. Сопровождаемый сыном, у входной двери мистер Букбайндер окликнул:
– Мамочка! Бери Фелисию, и в шесть встречаемся у Голдена.
– Чудно, чудно, чудно! – Каждое «чудно» было подчеркнуто шумом выдвигаемых ящиков и открываемых шкафов: миссис Букбайндер спешила переменить наряд к ужину на людях.
Отец и сын молча прошли квартал по улице Гомера в направлении пустырей.
– Ну, – спросил Джейкоб Букбайндер, когда они переходили улицу Сервантеса, – как ты отнесся к взбучке?
– По заслугам, – покорно ответил Герби.
– Почему?
– Своровал же.
– Но ведь ты собирался оставить ту записку, что показала мне мама. Разве она не меняет дела?
– Я думал, меняет, а по правде – нет.
– Отчего же?
Они начали взбираться по крутым шершавым камням на пустырь. Выбрались наверх, а Герби так и не нашел ответа на последний вопрос. Пустырь зарос пыльными сорняками, доходившими Герберту почти до пояса, с разрозненными пятнами стойких осенних полевых цветов: синих, желтых, белых. Из зарослей торчали макушки валунов. Мальчик благодарно втянул густой сладковатый запах знакомой бронксовской растительности. Пустырь был не такой красивый, как поле в Беркшире, но он был родной.
– Не знаю, пап. Но записка дела не меняет.
Ящерица заюлила у него в ладони, словно почуяла близость свободы. Герби остановился и дал ей спрыгнуть со своей руки в зелень. Глазом моргнуть не успел, а ее и след простыл.
– Пока, лагерь «Маниту», – молвил Герби.
– Герби, ты, наверно, любишь гулять на этих пустырях.
– Ага. Это мое самое любимое место.
Отец взял его за руку и подвел к валуну; они сели.
– На родине, мальчишкой, я целыми днями пропадал в полях. Очень это любил.
Герби попробовал представить себе отца мальчишкой, но это оказалось невозможно. Джейкоб Букбайндер застыл в своем нынешнем облике, как Джордж Вашингтон на портрете Стюарта, что был развешан по классам в школе.
Снизу в их уединение вплывал приглушенный расстоянием шум города.
– Скажи, Герби, в чем же загвоздка с этим письмом.
– Ну… я своровал, значит, поступил плохо, так?
– Так.
– И только пообещал потом исправить этот поступок.
Отец так посмотрел на него, точно вот-вот улыбнется. Впервые со дня приезда из лагеря Герби увидел в отцовских глазах искорку радости. Вдохновленный, он продолжал, запинаясь:
– А… а штука вся в том, что откуда мне было знать наверняка, что у меня получится исправить свой поступок? Видишь, как обернулось. Мистер Гаусс меня облапошил.
Джейкоб Букбайндер кивнул. Он улыбнулся, и много морщин разгладилось на его утомленном лице.
– Что же из этого следует, Герби?
Отец уже не раз проводил с Герби такие воспитательные беседы. Тот знал, что сейчас от него требуется лаконично подвести итог. Мгновение он подыскивал слова, потом сказал:
– Видно… видно, поступать дурно и думать, мол, потом исправлю, все равно нельзя.
Отец одной рукой обнял мальчика за плечи, прижал к себе и тотчас встал. Одно неприметное движение – а у Герби будто выросли крылья.
– Идем к Голдену, – только и промолвил отец.
Согласитесь, для одиннадцатилетнего мальчика Герби неплохо сформулировал полученный урок. «Цель не оправдывает средств». Если учесть, что человечество с начала своей истории пытается усвоить этот урок и ныне стоит в углу в постыдном дурацком колпаке за нерадивость в учении, вероятно, мы имеем право сказать, что наш мальчик, осознав ошибку, заслужил некоторого смягчения своей участи.
Итак, Букбайндеры отправились к Голдену на свидание с женской половиной своего семейства. Фелисия ослепительная в новом алом платье, шелковых чулках туфлях-лодочках, подрумяненная, не принимала участия в оживленном разговоре за ужином. А все потому, что днем получила письмо, которое сочинил в поезде Йиши Гейблсон, и теперь витала в любовных облаках. Это послание, разумеется, было надежно укрыто от глаз родных, однако девочка милостиво шепнула Герби, что в письме есть собственные стихи автора. Читатель, скорее всего, удовлетворится первым двустишием и не станет требовать продолжения:
Что же до Герби, из своих приключений он извлек не один урок. Вместо вареной трески наш гурман заказал бифштекс. И из осторожности съел всего четыре пирожных.
28. Награда
Виток за витком по винтовой лестнице, ступенька за ступенькой в неземном зеленоватом сумраке поднимались мальчик, девочка и еще один мальчик, одетые по-воскресному во все самое лучшее. Сверху и снизу витая лестница гудела от топота сотен ног. В карабкающейся процессии все три лица знакомы нам – это Клифф Люсиль и Герби взбирались на вершину статуи Свободы по лестнице, устроенной внутри памятника. Клифф легко скакал вверх по ступенькам, то и дело останавливаясь, чтобы подождать спутников. Люсиль планомерно одолевала подъем, а Герби пыхтел и потел позади, с угрюмой решимостью стараясь сохранить чувство собственного достоинства и не отстать от девочки. И вот когда ноги, сердце и легкие уже посылали Герберту настойчивые сигналы о намерении немедленно бросить это глупейшее занятие, над головой верхолазов слабо забрезжил дневной свет, и обрадованные дети последним рывком достигли последней, высшей площадки в голове статуи Свободы.