— Я буду молить предвечный разум, — очень серьезно ответил ей Феденька. — И это обязательно сбудется. Такие, как вы, должны жить долго и счастливо на огромной земле.
— А вы знаете, — сказала Ра, вся осветившись. — Ко мне однажды пришел очень странный человек, говорил про какую-то книгу, и вы знаете, он сказал — жить надо вот так: прижал ладонь ко лбу, а потом к груди… к сердцу. — Она показала на себе, как это сделал когда-то Боровков, и рассмеялась, приглашая посмеяться всех.
— Ум и сердце, — строго объяснил Феденька. — Разум и добро. Все правильно. Честь и совесть.
Смех замер, будто его грубо оборвали.
— А я думала, он сумасшедший, — призналась Ра и покраснела.
Старший Луняшин хрипло засмеялся.
— Конечно, сумасшедший. Вы не могли ошибиться, Раенька! Женщины в таких случаях не ошибаются. Это мы еще можем долго жить рядом с человеком и думать, что он нормальный, хотя и с закидонами, а на самом деле он, голубок, вполне сумасшедший. Как вы сказали? Жить надо так и так? По животику он не хлопал? Нет? Я даже могу описать его внешность. Типичный самозванец. Кого-кого, а самозванцев у нас всегда хватало. Кажется, еще Короленко об этом писал. Пророки… Глупые, в общем-то, люди. Баламуты.
— Нет, Боря, ты не совсем прав, — вяло и ласково возразил Федя Луняшин, настороженно слушавший хрипловатый голос брата. — Я не знаю, о ком речь… Но ведь они живут со своими этими идеями бескорыстно. Они, как правило, несчастны. Проходимец — нечто другое. Проходимцем можно назвать преуспевающего человека. Может быть, он и сумасшедший… этот, кто приходил. Но наверняка он думал о благе всех людей на земле. Я тоже их знаю. Им совершенно чужда идея — сам живи и дай жить другим. Они с ума-то сходят совсем по другой причине: сам хоть не живи, но другим дай жить… Конечно, они, как правило, невежественны, но мне их жаль. Я не могу злиться на них. Они безобидные чудаки, забывшие главный принцип: жизнь — цель жизни. Они же эту жизнь хотят обязательно объяснить и преподать урок человечеству. Это всегда вызывает во мне сочувствие… Но, кстати, все проповедники — деспоты.
Пуша вмешалась и с веселым наскоком сказала:
— Кончайте спор! Ну вас! Будем пить кофе.
— Я с вами, — сказала Ра и ушла на кухню.
Братья, впервые в жизни недовольные друг другом, сидели как будто бы в дреме.
Электрический свет уже рассеялся в небесном сиянии утра. Разоренный стол, издающий кисловатый запах недоеденной пищи, казался грудой помоечного мусора. Первая муха прилетела из открытого окна, по-хозяйски пробуя все, что лежало в тарелках. Отраженный свет солнца позолотил стену и ушел из комнаты, все в ней стало буднично-пасмурным и неинтересным, как это всегда бывает после долгого застолья, когда гости ждут лишь шести часов, чтобы уехать на метро домой и отоспаться, коротая время в полусонных и вялых разговорах, которые уже никого не веселят и не развлекают.
Сквозняк из кухни принес теплый кофейный аромат, ожививший братьев.
— Что мне делать? — шепотом спросил Феденька. — Посоветуй.
— В каком смысле?
— Как мне быть с ней? Что если я…
— Конечно, — согласился с ним Борис, поняв с полуслова брата, который, разумеется, спрашивал, не пригласить ли ему Раеньку к себе домой.
— Думаешь, удобно?
— Она созрела.
— Ну зачем ты так! — шепотом укорил младший Луняшин.
— Женщину надо брать, как власть, а потом уже издавать указы и писать конституцию. Твоя беда в том, что ты все это делаешь наоборот. Слушай меня и делай, как я тебе велю.
— Ты можешь говорить потише?
— Не могу. Я на тебя сердит.
— За что?
— За юродство. Она тебе со смехом о каком-то баламуте, а ты нажал на тормоз вместо того, чтобы поддать газку. Нельзя. «Ум и сердце! Разум и добро!» Что там у тебя еще? Зачем? Ах, какие мы умные! Да? Глупо, Феденька! Сам по телефону просил пощады. И сам же… Вот за это и рассердился. Проси прощения.
— Прости, Боренька. Но… мне тоже хотелось… Я не хотел.
— Хотел, не хотел… Ладно! Прощаю тебя. И делай все так, как я тебе велел. Она твоя. Я тебя поздравляю. И ни о чем никогда не расспрашивай ее, как она жила до тебя, что делала. Забудь!
— А почему?
— А потому, что я хочу видеть тебя счастливым. Про свою жизнь можешь ей рассказать все, а у нее ничего не спрашивай. Будь мужчиной. Ты понял меня? Веди ее по жизни как первую красавицу, которая только что вышла из пены морской… Ты уверен в себе? — спросил он, строго взглянув на брата.
— Не понял.
— Значит, уверен. Черт тебя знает! Может быть, так и надо.