Саня что-то мыл на кухне под струей воды. Стеклянные стопки, не вытертые полотенцем, мутно и мокро блеснули в его руках и, описав дуги в воздухе, сиротливо разбежались в разные концы стола.
Все это было бы очень интересно, если бы Ра знала, зачем она сюда пришла. Ей неприятно было сознавать, что Борису нравится тут, что он уже не впервые здесь, ее неприятно задели его слова, сказанные с видом человека, умеющего хорошо и красиво пожить:
— Мы большие, большие цари, а Саня наш маленький, маленький бог, творящий реальность.
Сказав это, он стал разливать по стопкам коньяк, блаженно улыбаясь, как если бы наконец-то почувствовал освобождение души.
— Интересно, — сказала Ра, сидя на стуле в позе царицы на троне. — Очень интересно, — повторила она, с испуганной какой-то улыбкой косясь на дрожащий в стопке коньяк, будто ей стало страшно за себя. — Что-то я не слышу гитары…
— Санечка! Что-то мы не слышим гитары, — сказал Борис.
Саня едва прикоснулся к клавише магнитофона, и звук умолк. Тут же прогудела гитара, стукнувшись об угол стола, Саня присел на низенький матрац на деревянных ножках, прикрытый грязной тряпкой, тронул струны, пробуя их.
— Ну хорошо, — сказал он и начал играть.
И заплелись вдруг в тишине убогого жилища такие кружева звуков, такие тонкие и красивые в своей неожиданной последовательности, что Ра тут же захотелось заплакать, словно это было что-то последнее в ее жизни, что-то необъяснимо простое и в то же время как будто бы что-то главное, против чего все остальное — мелочь, дешевка, глупость. А оно, это главное, вдруг пришло и зазвучало в душе. Плакать хотелось оттого, что она уже не ожидала этого, а оно пришло неведомо откуда, пролилось в самое сердце, что-то тронуло там и растопило, поколебало покой.
Борис, точно услышав ее чувства, которыми она была переполнена, громко сказал, хлопнув ладонью по своей толстой ляжке:
— Как это там поется, черт побери! «Пена кружев и горностаев снега…» А? Все в душу мою. Вот это милость, Санечка! Это — благодать. И ведь кто? Плюгавый, паршивый мужичонка! Носик клювиком, глаза круглые… И горбатый к тому же! Ах, чертяка, что делает! Как это ты можешь такое вытворять, Саня, милый мой? Почему не я? Ведь это до слез обидно! Ей-богу, до слез!
И он взглянул на Ра покрасневшими глазами, испугав ее своей проникновенностью и дьявольской страстью, о которой она и не подозревала раньше и которая вместе со звуками колеблемых струн проникла в нее, образовав напряженно-гудящую дугу, соединившую ее с Борисом в восторге слушания.
— Нет, Саня! Ты не на гитаре играешь! Это что-то другое. Баскетбол! Это как на тренировке, черт побери, мастеров спорта. Много мячей, а гиганты кладут их в корзину… Мячи, как дрессированные звери, послушно сыплются в корзину, проскакивая туда, проталкивают друг дружку в сетку, подпрыгивают на ободе, но тоже проваливаются… Это ты не на гитаре играешь, ты гигант. Живешь тут, как Квазимодо Собора Парижской богоматери, черт побери, в темноте живешь, а, как летучая мышь, кожей чувствуешь, где какая струна или клавиша… Ах, Саня, Саня! Не знаешь ты себе цены!
— Да, я играю чудовищно красиво, — откликнулся Саня, сверкнув хорошей улыбкой.
Борис, хоть и продолжал восторгаться игрой, но не слушал игры, потому что все время говорил, мешая Сане и Ра.
— Ты, Раенька, не смотри, что у него тут хламу всякого полно, — говорил он в слезливой развязности. — Он живет, как этот самый… как джигит, у которого конь — ветер, сабля в серебре, а сам в лохмотьях… Это стиль… Ты думаешь, он не смог бы все это отделать под орех?
— Я ничего не думаю…
— Сейчас ведь как… сейчас есть бригады: художники, архитекторы, мастера… Специалисты высшей квалификации. Их позови и скажи: мне нужна спальня из карельской березы в стиле… Людовика времен упадка, гостиная в стиле средневековья, а кухня в стиле американского штата, например, Калифорнии или какого-нибудь Огайо восемьдесят второго года, они тебе скажут: пожалуйста. Все упирается в сбережения. Это тебе не какой-нибудь дядя Вася с перцовкой в кармане. Они тебе смету принесут, все учтут и все отметят. Любой материал — пожалуйста. Все зависит от твоих сбережений… Саня мог бы, конечно, но не хочет.
— Это за пределами нашей власти, — отозвался Саня и отложил гитару на просиженный матрац, служивший диваном. — С ними не скаркаешься… Дорого!