Выбрать главу

На этот раз ему и в голову не пришла мысль о какой-либо опасности, грозившей ему. Он думал о чем угодно, но только не об этом. Думал о пониженном атмосферном давлении, которое угнетало его, о дожде, наводящем скуку и уныние, о чашечке кофе с коньяком… А случайные мысли о пропавшем лото, об исчезнувших марках выветрились из сознания, как сон, как нечто таинственное, о чем нет смысла всерьез задумываться или как-то иначе реагировать.

Ровно в шестнадцать он торопливо спустился вниз по мокрым, слякотным ступеням в светлое подземелье, идя следом за двумя смеющимися девочками, одна из которых вдруг остановилась на ступеньке и воскликнула:

— Ой, Люська! Ты что, чернила жрала?

— Почему?

— У тебя все губы синие…

Они опять засмеялись и пошли дальше, голубовато-синие, холодные, как тени будущего. А Борис Луняшин с усмешкой огляделся, замедлил шаг, увидел двух пижонов в джинсах, которые стояли возле стенки, тоже с усмешкой поглядывая вслед смеющимся девочкам, прервав из-за них свой какой-то разговор.

«Черт возьми! — подумал Борис с досадой. — Эта манная каша может вывести из терпения».

Было уже шестнадцать часов две минуты или, как подумал о времени Борис, две минуты пятого. Он прошелся взад-вперед, заложив руки за спину, поглядывая на прохожих и на тех двоих, что стояли у стенки и о чем-то спорили, что-то доказывая друг другу. Он был зол на себя за то, что согласился с Василием Евгеньевичем и должен по его милости зябнуть тут, как влюбленный на свидании… Он боялся встретить знакомых среди спешащих людей… «Ах Боря, Боря, старый ты хрыч, — подумали бы они с тайной ехидцей, — где же ты назначаешь свидание… Неужели так допекло?»

И он заранее хмурился, отвечая этим возможным знакомым: «Деловое. Сугубо деловое», — сделав бы так, чтоб эти случайные знакомые тоже дождались Василия Евгеньевича и убедились, что ждет он не женщину…

«Однако этот прохвост ведет себя как женщина, метель ему в мерзлую рожу!»

Губы его были плотно сжаты, ступал он чеканно-прочно, давя в себе злость и раздражение, сцепленные руки держал за спиной, замыкая нервное напряжение, нараставшее в нем с каждой минутой.

И когда его кто-то тронул за локоть, вкрадчивым голосом назвав по имени-отчеству, он вздрогнул и, расслабляясь, хрипловато протянул освобожденно:

— А-а-а… — подумав про себя, что так вздрагивают только от неожиданного укуса.

Розовое лицо Василия Евгеньевича лоснилось испариной, мокрая шапка съехала по маслу жирного лба. Он ее поправил, как очки, оголив розовый лоб с размазанным по коже потом.

— Долго пришлось? — спросил манный, расстегивая дубленый душный полушубок, отбрасывая теплый шарф, который мешал ему добраться до внутреннего кармана.

— Пустяки, — ответил Борис Луняшин. — Что вы так торопитесь?

— Как же, как же, — скороговоркой откликнулся тот, залезая в свой карман как в чужой и доставая оттуда конверт авиапочты с косым синим ярлычком по краям.

Борис заметил, что конверт был заклеен, брусчато выпирая углами запечатанных в нем купюр.

«Дурак, — с раскатистым рычанием подумал он, чувствуя, как лицо его набухает злобой. — Дурак… В рожу твою метель».

Люди, лица, улыбки, внимательные и равнодушные взгляды… Мимо, мимо…

Борис Луняшин окостеневшей рукой взял этот тяжелый конверт и, как сумел, небрежно сунул его в карман пальто.

— Как договорились, Борис Александрович, — услышал он стиснутый голосок манного. — Можете не сомневаться.

Борис стоял перед ним, сунув руки в карманы пальто, и вопреки воле процедил с кабаньей ухмылкой:

— Сомневаются только женщины. Вы довольны?

Но манный словно бы вдруг исчез, как если бы его и не было вовсе. Луняшин остро почувствовал внимательный и очень нахальный взгляд, на острие которого была страшная опасность. Опасность приближалась к нему со спины. Он не успел понять, куда подевался манный, как кто-то цепко и очень прочно ухватил его за руку, сжимавшую конверт в кармане…

— Василий Евгеньевич! — громко и даже весело позвал Луняшин, не глядя на того, кто держал его руку, и улыбнулся с женским легкомыслием и кокетством.

— Все в порядке, — услышал он тоже улыбающийся, приятный голос, который уже где-то слышал, узнавая вдруг, что это голос одного из тех, что стояли возле стенки, — молодого парня в куртке из искусственного меха.

К лицу Бориса вознеслось удостоверение с фотографией напряженного, с вытянутой шеей, чисто подстриженного мальчика. Лиловая жирная печать. Ползающие муравьи черненьких букв, разобраться в которых он даже и не пытался, онемев и как будто ослепнув от неожиданности.