У самой же книги драматичная и такая же удивительная судьба, как и у ее автора. В прошлом году я прочитала в газете сообщение, что Максим Максимович тяжело болен и что помочь ему может только лечение в Германии. Вот тогда-то и было решено создать фонд Клайна. Средства были собраны. Но выяснилось: болезнь перешла в ту стадию, когда и чудо-врачи бессильны.
Максим Максимович мужественно встретил этот приговор и начал свою последнюю невероятно трудную работу. Он написал книгу, так объяснив читателям этот шаг: «Вероятному каждого человека на пограничной полосе между жизнью и небытием возникает необходимость отчитаться перед своей совестью. Это суд собственного «я», в котором обвинитель и обвиняемый, свидетель и защитник — в одном лице… В чем смысл жизни? Взрослые делают вид, что ответ на этот вопрос им известен и что они хорошо ориентируются в лабиринте своих проблем, бормоча молитвы или угадывая свою судьбу по звездам… Мне больно сознавать, что сегодня, в конце XX столетия, человека преследуют им же придуманные призраки и духи. Что шаманы, колдуны, чудотворцы, экстрасенсы могут беспрепятственно заниматься своим разрушительным делом, одурманивая людей и прежде всего детей. Жаль, что человечество не извлекло уроков из многострадального прошлого и, блуждая в потемках потустороннего мира, идет навстречу новым страданиям…»
И вот дописана последняя страница…
А в последующие экземпляры вслед за сигнальным вклеена полоска бумаги, на которой есть такие строки: «Сигнальный экземпляр первой части тиража был показан Максиму Максимовичу за сутки до его кончины».
Книга потрясает. Что же предложить вам, читатели? Главу о его детстве, прошедшем в Румынии и в Австрии? Бегство от гитлеровской чумы в СССР? Или о том, как Максим Клайн, еще плохо владеющий русским языком, воевал в Красной Армии и отступал вместе с ней до Сталинграда? Про награду и госпиталь? Про то, как его унизили и оскорбили трудармией? Про то, как он стал педагогом, работал в Златоусте, а потом в знаменитой челябинской 48-й школе? Про его учеников, про его антифашистскую деятельность?
Думаю, что когда книга попадет в ваши руки, это все не ускользнет от вашего внимания. Но есть в ней одна глава, очень личная и горькая для ее автора. Она окрашена еще и каким-то светом глубокого отношения к миру добра. Боль безысходна, но она не закрыла в тот тяжкий момент от Максима Максимовича красоты человеческой души…
Моя любимая жена и спутница жизни умерла после нескольких дней видимого угасания. До последнего ее вздоха я держал ее руки в своих и чувствовал, как жизнь ее покидает. Сорок восемь лет душевной, содержательной, верной совместной жизни принадлежат с этого момента прошлому? Нет, это невозможно, ибо моя незабываемая Дуся остается со мной в каждой мысли, в каждом предмете, добытом вместе, в наших сыновьях и внучках, которых она обожала. С 1947 года, когда мы после года знакомства поженились, и до последнего момента она стояла у штурвала нашей семейной жизни, которую, несмотря на встречавшиеся подводные скалы и далеко не богатую материальную обеспеченность нашей семьи, провела мужественно, любя, жертвуя всем, в последнюю гавань семейного счастья.
Благодаря ее доброте, ее пониманию моих проблем, ставших нашими, я смог посвятить себя педагогической деятельности, которая часто меня так захватывала, что для семейной жизни не оставалось времени. Благодаря моей Дусе я мог учиться, путешествовать, заниматься спортом, читать. Мои друзья обожали эту скромную, обаятельную женщину, особенно семья Фабри из Швейцарии и госпожа Клэр Зальманн из Германии, с которыми мы несколько раз проводили отпуск в Сочи, у Черного моря. Это были прекрасные, незабываемые времена! И те, кто посетил нас в Челябинске, как, например, чета Пармантье из Франции, Рудольф Томас, Фридел Лаусберг, супруги Виктор и Луиза Бройер — наши гости из Германии, были восхищены ею, ее гостеприимством. У нас вообще много друзей, настоящих, верных на всю жизнь, с которыми мы часто проводили выходные и праздничные дни дома или в лесу, на лыжах. И везде Дуся была в центре внимания, а если дело доходило до вечеринки «вскладчину», как это бывало в «застойные времена», ее холодец или котлеты воспевались на все лады, и она светилась, моя Дусенька, от того, что смогла сделать что-то приятное для людей.