Впрочем, по порядку. После отъезда Валерия Кострюкова стихи я не бросил. Разница была только в том, что теперь я их записывал. Когда перешел в десятый класс, увлечение приняло угрожающие размеры. Мать решила проверить, насколько все серьезно, и повела меня в редакцию «Челябинского рабочего», которая в то время располагалась по улице Коммуны в старинном двухэтажном особняке. Она ввела меня в кабинет ответственного секретаря, а за столом, заваленном бумагами, сидел Виктор Яковлевич Вохминцев.
Он приступил к делу без всяких предисловий. Отодвинул в сторону пухлую папку с газетными материалами, обмакнул ручку с мягким пером в чернильницу и… И тут я впервые узнал, а лучше сказать, на своей шкуре испытал, что такое правка. От моих виршей буквально не осталось камня на камне. Вохминцев уверенной и безжалостной рукой изрисовал рукопись вдоль и поперек. При этом каждую правку он басовито сопровождал беззлобным комментарием или обращался ко мне с ироническим вопросом, а я не знал, что ответить, и только кивал головой да разводил руками.
Вернувшись домой, еще раз вгляделся в злополучную рукопись. Бессмыслица, нагромождение образов, стилистические огрехи… Неужели это я сочинил?
И все же шока не было. Свой первый урок Вохминцев преподал мне так просто и так обыденно, что я без колебаний отправился к нему еще раз, а потом еще и еще. Приносил переделанные в соответствии с его правкой стихи, подбрасывал новые, которые ждала примерно та же участь, что и предыдущие. Лишь позднее осознал, что зачастил уже не ради стихов, они как бы отошли на второй план. Мне нравилось наблюдать, а лучше — любоваться, как изящно, как артистично профессионал работает со словом, как он умеет аргументировать свое вмешательство в текст.
Наши занятия то и дело прерывались, он вызывал журналистов, кому-то с ворчанием возвращал оригиналы, указывал на неточности, объяснял, что и как переделать.
Я еще не мечтал о журналистике, но атмосфера редакции, манера общения этих людей мне уже нравились. Когда сдал выпускные экзамены, пришел к Вохминцеву и сознался, что в общем-то подумываю о журналистской работе. Он сказал, что одобряет, и порекомендовал ехать в Свердловск поступать на факультет журналистики.
Увы, я не мог себе этого позволить. К тому времени моя бабушка была уже инвалидом второй группы, и покинуть ее было бы просто жестоко. К тому же и средств на проживание в чужом городе у меня не было. Поступил на филологический факультет Челябинского пединститута, где сразу же начал сотрудничать с газетой «Молодой учитель». А с Вохминцевым в тот период состоялась еще одна запомнившаяся встреча.
Слегка поднабив руку в газетных жанрах, решил, что мне пора опубликоваться в «Челябинском рабочем». Возникла одна шальная, а точнее говоря, плутоватая идея, которую я осуществил, рассчитывая на безусловный успех. Виктор Яковлевич отреагировал примерно так, как я и ожидал. Он прочитал материал, так и не прикоснувшись к нему своей ручкой с мягким пером, откинулся на стуле, посмотрел на меня и расхохотался. Потом погрозил мне пальцем и буркнул: «Ладно, маэстро, оставь. Посмотрим…»
Вохминцев по достоинству оценил мою уловку. Материал вышел в свет практически без правок. Это была рецензия на новую цирковую программу, которую я отсмотрел раньше всех — в день генеральной репетиции, успев взять еще два микроинтервью у «звезд» советского цирка. В сущности, посягнул на давнюю сферу Виктора Яковлевича, рассчитывая на его понимание и великодушие. И не ошибся.
Иногда думаю, что в начальный период нашего знакомства я ему излишне докучал. Но даже если так, он ни разу не дал мне этого понять. Ни разу не обратился ко мне свысока. Никакой назидательности, никаких коммунистических сентенций. Для меня так и останется загадкой, почему он уделил мне столько времени и внимания. А спросить его об этом я уже, увы, не могу…