Пристанище моей печали, обитель сердца, навсегда прирученная памятью к раннему детству. Край, опутанный светом невыплаканных слез и морозом торжественных зим. Изначальная тема для многочисленных вариаций. (Тайная мелодия души.)
Город, в котором я впервые увидела свет, исток истоков. Несчастный, самолюбивый, серо-дымный, обрученный с памятью, обреченный на любовь. Любовь, вынесенную за скобки, любовь несмотря ни на что, как некий общий знаменатель, как символ детства.
Помню, лет в восемь я впервые попала в планетарий. Первое детское ошеломление перед великим и неизведанным. После планетарий был переделан в органный зал, а через несколько лет на зал «положила глаз» церковь, и началась война между христианами и музыкантами.
На защиту органа вышла интеллигенция города. Но это уже было после моего отъезда. А до — были долгие рассветные часы в органном зале, когда я подходила к этому огромному стройному чуду и говорила: «Ну, здравствуй!» И орган, вдыхая, шумел проснувшимися мехами и трубами. Золотые буквы немецкой фирмы проступали под слабым светом; сквозь высокие окна неумолимо проникал морозный уральский рассвет, и мне было так хорошо, как бывает только в отечестве, когда и боль и радость возрастают до символов, когда еще не сомневаешься в своих силах и возможностях и оттого, действительно, оказываешься всесильным…
14.01.95. Челябинск — Нью-Йорк
Нэлли Фадеева
Наследники Гиппократа
Мне вспоминается первый осенний солнечный день 1959 года. Только что закончена учеба в институте. В душе все поет: «Ты — врач!»
По распределению меня направили работать в самую крупную в области клиническую больницу № 1. Как я была рада! Всю свою жизнь я проработала в стенах этой замечательной больницы. Вначале — ординатором, затем — заведующей эндокринологическим отделением, ассистентом кафедры факультетской, госпитальной терапии, и в последующие годы консультантом-эндокринологом высшей категории.
История нашей больницы, которая «разменяла» свое 55-летие, интересна. Основанная в 1938 году, в 1941-м она была реорганизована в клинику Киевского медицинского института, а с 1946 года стала базой Челябинского медицинского института. Очень много для создания и развития больницы сделали заслуженные врачи РСФСР С. З. Глуховский, А. М. Рыскин, Н. С. Клюков, Г. И. Гроссман.
Сегодня, через десятилетия, не передать по памяти все свои раздумья, сомнения над диагнозом, все муки и радости такой трудной и прекрасной профессии, как наша. Годы пролетают быстро, а кажется, что все это началось совсем недавно. И всегда мы жили и работали с интересом, с молодым задором, с полной отдачей душевных и физических сил.
Я говорю «мы» потому, что таких людей вокруг меня было большинство. С ними рядом пройден этот трудный путь познания, надежд и разочарования, и той радости, когда тебе скажут: «Спасибо, доктор!» — и протянут цветы.
Увы, многое трудно вспомнить, но память об учителях остается неотъемлемой частью жизни.
Мне судьба подарила встречи с замечательными врачами, учеными, моими Учителями, чьи человеческие качества, высокий профессионализм были основой, опорой в моем становлении врача и человека.
Мой любимый учитель — профессор, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой факультетской терапии в 1944—1970 годах — Михаил Вениаминович Бургсдорф. В 1971 году, после тяжелой болезни, он переехал к сыну в Москву. Я и по сей день с трепетом и самым теплым чувством перечитываю его письма, поздравительные открытки. Он очень скучал по своей клинике, сотрудникам, которые любили его искренне, без малейшей фальши.
Это была талантливая личность. В нем поражало все: от профессорской бородки до раскатистого смеха, от умения одновременно быть и рядом с тобой, и в то же время вдали от тебя, когда он задумывался над историей болезни или у кровати больного. Больные всегда слышали от него одобряющие слова. Когда он проходил по коридору, некоторые даже низко кланялись ему.
Его любовь к классикам, знание творчества Голсуорси и Чехова были просто поразительны. «Сага о Форсайтах» — Флер, Сомс, Джун — имена многих персонажей этой любимой им книги часто звучали в его разговорах с окружающими. Становилось неловко от своего незнания. Но это был и волшебный стимул. Проходило время, и ты сам начинал «козырять» к случаю своими, вновь обретенными знаниями.
Двери его кабинета были всегда открыты, мы шли к нему за советом, делились своими радостями и огорчениями. Мы любили своего профессора, и когда он тяжело заболел, организовали круглосуточные дежурства у его постели. Мы не отходили от него ни на одну минутку, пока состояние его здоровья не улучшилось.