Скажут о нем — балагур и обманщик.
Скажут и следом забудут про все…
У перекрестка вечный шарманщик
Плачет и крутит свое колесо.
Лебедь летел и кричал ошалело.
Все в этой жизни, знаю, не вдруг.
Видимо, новое горе приспело:
Умер отец, но родился мой внук.
Новые лебеди низко летели.
Острые крылья касались земли.
Матушку белые вьюги отпели,
А по весне внучку в дом принесли.
Что же теперь мне в бессмертье рядиться?
Вечность прекрасная мне не жена.
Если умру я и правнук родится,
Значит, Россия наша жива.
Скажут мне вслед — балагур и обманщик.
Скажут и тут же забудут про все…
У перекрестка вечный шарманщик
Плачет и крутит свое колесо.
Опять сегодня с крыши каплет,
И ветер ходит по куге,
И старый глобус мокрой цаплей
Уснул на тоненькой ноге.
Ему, наверно, снятся тропы,
Стада оленей, облака.
И я боюсь рукою тронуть
Его потертые бока.
Прислушаюсь,
Как с крыши каплет,
Как ветер ходит по куге…
И мир предстанет
Чуткой цаплей,
Уснувшей на одной ноге.
На все века одно лекарство,
один магический кристалл:
Свобода. Равенство и Братство…
Как я от этих слов устал.
Вы повторяете их всуе,
Но час придет держать ответ:
один запьет, другой спасует
и третьего простынет след.
Я с вами был в одной упряжке
и не боялся вещих слов.
Читал призывы по бумажке,
слыл потрясателем основ…
Как упоительна победа.
Ах, тот магический кристалл…
Я меда этого отведал
И сам взошел на пьедестал.
Остались позади все беды —
Я выиграл с собой войну…
Кому нести вино победы,
ответьте, милые, кому?..
Ведь я играл, не зная правил.
И все, что Бог мне в жизни дал:
— Оставь во имя!.. — Я оставил.
— Отдай во имя!.. — Я отдал!..
Много ездил
И не удивился:
Скоростями
Шар земной ужат.
Хорошо родиться,
Где родился,
Умереть,
Где прадеды лежат.
В облаках веселая
Крылатость,
Скачет ветер,
Листьями звеня.
Но опять —
Тоска и виноватость
Неотвязно
Мучают меня!
Рыцарями чести,
Не гостями,
Мы прошли
И суши, и моря.
Все дороги
Кровью и костями
К тишине
Приложены не зря.
Замирают
Ливневые громы,
Шорохов и звуков
Ночь полна.
Потому, наверное,
И к дому
Так зовет
Тревожная луна.
Словно мать,
Она из страшной дали
Вырастает:
Скорбные глаза.
Не звезда по небу,
А по шали
Катится
И катится слеза.
Стозвонных далей розовость,
Баюкающий день.
О светлая березовость
Российских деревень!
Там, где плела Аленушка
Любимому венки,
Выныривает солнышко
Из глубины реки.
И капли громко падают
Со жмурчатых ресниц
На вербу конопатую,
На хороводы птиц.
То перезвон кукушечий,
То щелканье клестов,
То рокотня лягушечья
В болоте у кустов.
Средь городской поспешности,
Асфальтовой пыли
Я очерствел без нежности
Моей родной земли.
То ли лебеди, то ли метели
Над моей головой пролетели.
Как забытые в детстве поверья,
Вдруг посыпались белые перья.
То ли юность моя прокатилась,
То ли просто мне это приснилось,
И в холодном январском рассвете
Взвихрил горе притихшее ветер.
Честно жил я, а глупо ошибся…
И упал, и надолго ушибся.
И теперь, как голодный по хлебу,
Я тоскую по небу, по небу!
Подытожил рубанком труды,
посвистел на верху перекладин.
— Слышишь, Анка, — примерил, — лады?
И наличники к окнам приладил.
Так, штришок… Небольшая деталь,
да и та, по всему, допотопна…
Но смотрите, как светится даль
и смеются от радости окна!
Наталья Багрецова
Я доверяю этому городу
Челябинск часто бранят. И грязный он, и вечно раскопанный, и атмосфера отравленная. Я никогда не спорю, так как это правда. Но в душе больно: ведь это мой любимый город.
Я не родилась в нем, и детство мое не здесь прошло. Я и жила-то в нем немного: семь лет в войну и после, да семь лет сейчас, на склоне годов. А сорок лет лишь наездами, на пару дней, с промежутками по пять и десять лет.
А ведь были в жизни и другие города: старинный Таллинн, например, или фантастически прекрасный Фрунзе (Бишкек), утонувший на фоне величественных снежных гор. Не говорю уж про Москву и Ленинград, про мой «родной» областной Курган, где приходилось жить неделями на учительских курсах, да немало было и других городов. Но любимый все равно Челябинск.
В юности я была, конечно, романтиком, и романтизм мой питался книгами о великих стройках. Поэтому, пересекая страну от Прибалтики до Урала на подножке эшелона, я жадно искала взглядом фабричные трубы и корпуса заводов, досадуя, что их попадается на пути так мало! Слова «экология» тогда еще не сочинили, а к природе относились однозначно: покорять!
Не удивительно, что Челябинск с его гигантами-заводами покорил мое романтическое сердце.
Есть на проспекте Ленина, на перекрестке улицы Российской, самая возвышенная точка. В войну там многоэтажных домов не было, ничто не загораживало горизонт. И вот выйдешь на пригорок, и открывается вид на ЧТЗ и Ленинский район. На зеленоватом фоне позднего зимнего рассвета смутные громады зданий и дымы, дымы, дымы… Картина эта вызывала у меня восторг и гордость.